Андрей Скалон - Живые деньги

Секрета Арканя не выдавал, его ножи были особые. Как-то после драки в снегу возле столовой нож нашли, посмотрели, попробовали — Арканин. Пивоваров — капитан — пришел, расспраши-вал. Вещественное доказательство! Кому давал, за сколько? Цена, фактическая вещь, четвертная, а вот как он в драку попал — это уж вы, товарищ капитан, разбирайтесь. Нож сделал виноват, больше не буду. Делал дома, не на работе. Остальное не мое дело.

Пивоваров по своему профилю большой мастак. Знает на комбинате ходы-выходы. Его сюда прикрепили, когда растащили электромоторчики. Моторчики снимут, а машина — миллионы стоит — работать не может из-за мелочи такой, тем более, машины-то заграничные. Капитан даже жить наладился на комбинате, но прекратил. Никого, между прочим, не посадил, ни одного человека, а мог бы. Моторчики очень хорошо годились для насосов, огород поливать. Под конец они подешевели, по пятнадцать рублей шли. Ведь как сделал капитан? Готовые насосы с трубами привезли — магазин завалили, приходи, плати сорок пять рублей, включай, радуйся! Капитан проверять грозился, у кого что стоит на огороде. Не надо проверять, ворованное честному всегда уступит, это и так понятно. Ведь от соседей стыдно. От капитана можно в землю зарыть, а от соседей? Совести условия создать — она свое возьмет!

Ножи чем хороши — ножик подарить можно. Пикалову, например, или какому-нибудь охотнику, охотоведу, даже директору. У любого сердце дрогнет, если на его глазах с гвоздя стружка под лезвием побежит. Вот с топором у Аркани неувязка. Отковал он как-то в кузнице один топор. На поковку смотреть противно, такая она культяпистая, делать ее не хотелось, кусок железа, и все. То ли дело ножичек — лежит на верстаке рыбка, вид у него личный, прогонистый такой, о молодости хулиганской напоминает. Ходил Арканя с таким ножичком за голенищем хромовых сапог. Шарфик вискозный белый, курмушка из нового сатина, стеганная узором кожаная шапка с каракулем, в меру наколотый, в меру приблатненный. Срок маленький мотнул, два годика. Как выскочил — ша, семья и свобода ему дороже всего. Арканя научился жизнь понимать, теперь пусть другие которые…

Заготовочку топорную кто-то не поленился свистнул, унес раззява какой-то. Так уже больше Арканя и не делал топора. У соседа как-то взял один, согнал углы на наждаке, обух спустил — полегче чтобы стал, но бросил все же на обратном пути в лесу — тяжело показалось. Да кто хороший топор даст? Чаще сам в зимовьях под нарами шарил, случалось, находил — если пошарить под нарами глубоко, на чердаке, по углам, под печкой; найдется почти в каждом зимовье или пила, или топор. Пользуйся. Сколько раз бывало. Но однажды чуть насмерть не замерз. Все дурная голова ногам покоя не дает. Не сделал топор, таскается с каким попало. Вплоть до туристских из магазина, людям на смех. Сколько раз с топорища топор соскакивал, в ногу попадал, в снег заваливался — час приходилось с матюгами по снегу голыми руками шарить во тьме кромешной, а костер тухнет! И теперешним топориком попасть в лиственничный сучок — развалится.

Беда здесь не в том, конечно, что топор себе никак не запасет, не в лени дело, а в том, что жизнь у него половинчатая. Каждый год у него делится на принудиловку-работу — комбинат, и на праздник — азартную, как карточная игра, выгодно-доходную и в то же время радостную охоту, в которой и труд, и свобода Арканиного характера сливаются в одно, во что-то третье, среднее между ними. Но охотники зарабатывают два-три месяца в году, остальное время зубы ихние хранятся на полке, или труд их разливается куда-нибудь на погрузку-выгрузку, в истопничество какое-нибудь, известь какую-нибудь жгут, черт знает чем занимаются. На комбинате же, с премиями, двести у Аркани твердых, всегда и по гроб жизни. Поневоле пойдешь обратно в цех.

Каждый раз на выходе из тайги Аркане кажется, что последний раз он был на охоте, каждый раз с легкостью бросает он тяжелый топор. Случись, изменится положение на комбинате, текучка прекратится — все, не рискнет Арканя уходить. Так что дело получается не в топоре, а в обстоя-тельствах жизни, да и стаж прерывистый может плохо сказаться на пенсии, договорная промхозовская бумага — надежда плохая.

Эту ночь Арканя ночевал в зимовье, дверь подогнал хорошо, ручку сделал из сучка. Слушал маленький транзистор, глядел в огонь и мечтал, мечтал… Нюра сейчас, наверное, спит, раскину-лась, халат у нее нейлоновый, такого заманчивого цвета — розовый, стеганый. Добрая баба. Девушкой досталась Аркане. Он и бросал ее, другими увлекался, но вернулся к ней все же, такая она вроде бы и безответная, а тянет как магнитом, надежная жена, из колонии ждала, из армии ждала, письма писала. Кольку родила. До самой больницы по дому летала, прямо от печки увезли, два раза охнула — парня родила на четыре кило. Чтобы по пиджакам получку шарить, чтобы упрекнуть когда выпившего?! Знала, что если выпил Арканя, значит надо было; если денег мало принес, значит надо было; если друзей привел — молча собери на стол, улыбнись, пригуби, в разговоры не свои не мешайся.

Особо красивая Нюра была, когда Кольку родила, — пышная, белая. Кольку кормила — проснется ночью, глаза закрыты, лампу включит, Кольку приложит к груди и сама опять спит, а малый наестся до отрыжки и тоже спит. Тогда надо Аркане вставать, сцену эту демонтировать. Очень он боялся, что она со сна мальчишку задавит, и доглядывал, тоже просыпался. Кольку в кроватку, и Нюру в кровать. Тогда он еще пол в старой хате не перестилал, и понизу несло холодом, снежинка упадет у порога и не тает всю ночь. Ноги у Нюры заледенеют, бывало.

Вот за эту свою жизнь Арканя мог и в хлор полезть, и в любую другую аварийную обстановку, мог и по хребтам пластаться, замерзать и мокнуть, и на пушнине рисковать. Пушниной капитан Пивоваров тоже интересоваться начал, видно, распоряжение такое вышло.

Охота началась.

Больше всех старалась Дымка, она искала с жаром, со страстью, не успевал Арканя выстре-лить, а она уже мчалась на поиски, вот уже за сопкой лает, и бежать туда Аркане полчаса бегом.

Семь белок сгоряча добыли, у Аркани глаза помутились, взопрел с отвычки, развел костерик чай пить. Пришел сразу откуда-то Верный, лег у костра обессиленный, язык вывалил. Видно было, что в охоте Верный чувствует что-то и свое, но вот как немтырь — сказал бы слово, да язык не шевелится. Мотается Верный за Дымкой, тоже поднимается лапами на ствол дерева, кору скребет когтями, а толку еще не понимает. Видит, что спутники азартным делом занимаются, вроде собачьей драки, но не нашел еще себе места в работе. Характер у Верного показывается умный, даже хитрый. На хозяйских глазах бегом бежит, даже хвост в полкалача подожмет деловито, — оглянется, мол, стараемся, товарищ инженер, к обеду готово будет! Но лаял без толку. Белка уже ушла на соседнее дерево, а он под прежним сидит и гавкает толсто. Дымка новое убежище показывает беличье, вьется от нетерпения, готова как кошка на дерево заскочить, а Верный дураком сидит: гав да гав!