Маршал Саундерс - Красавец Джой

После того я долго поправлялся, потому что был серьезно помят и ранен.

Раз в два года Морисы посылали своих детей на лето к друзьям и родным в деревню, чтобы дать им понятие о деревенской жизни и о прекрасном деревенском воздухе, — хотя и в Ферпорте воздух был очень хорош, и многие приезжали сюда на лето, но все-таки это был город. В первое лето моего пребывания в семье Морисов, Джек и Карл поехали к дяде в штат Верпонт, Нед и Вилли — к незамужней тетке, жившей в Белых горах, а Лора — к дяде в Лью-Гэмпшир.

Родители их проводили лето в городе, и на их попечении оставалась большая часть домашних зверей. Некоторые любимцы, однако, отправлялись со своими хозяевами: госпожа Морис позволяла детям увозить зверей только туда, где их любили, боясь в противном случае, что непрошенный гость надоест в доме и не встретит радушного приема.

Лора уехала раньше других, потому что она за зиму похудела и побледнела. Мы выехали в начале июня; я говорю мы, так как Лора объявила, что не расстанется со мной.

Вся семья провожала нас на железную дорогу. К моему ошейнику прицепили цепочку и повели меня к багажной кассе, где для меня были взяты два билета: один — прикрепили к ошейнику, а другой — Лора взяла себе. Меня ввели в багажный вагон и посадили на цепь у стены в углу. Я слышал, как господин Морис утешал Лору, говоря, что нам ехать недалеко, что со мной не случится ничего плохого.

На станции было очень душно и суетливо: люди бегали взад и вперед, то и дело раздавались свистки. Носильщики торопливо вносили багаж в мой вагон и швыряли его так неосторожно, что я каждую минуту ожидал попасть под какой-нибудь тяжелый сундук или ящик.

Сначала Лора стояла у двери и смотрела на меня, но когда вагон был загроможден, она ушла. Господин Морис просил служителей получше смотреть за мной, и я слышал, как зазвенели деньги, которые он дал им на чай.

Было начало июня. После долгой и холодной зимы погода вдруг сделалась очень жаркая. Мне было душно и неприятно в тесном вагоне; кроме того, когда заперли двери, я очутился в полной темноте, что при грохоте поезда и частых свистках очень пугало меня; мне даже сделалось дурно. Я не смел лечь и сидел, не шевелясь, желая одного, как бы скорей добраться до Риверсдэльской станции.

Но мне суждено было испытать до приезда еще настоящий испуг. В моей памяти мелькали разные грустные случаи с путешествующими зверями. Так, в феврале месяце один знакомый наших соседей Дрюри привез им сторожевую собаку из Нью-Йорка. Плутон — так звали собаку — рассказывал мне, как он мучился всю дорогу. Его, как и меня посадили на цепь в багажном вагоне, причем хозяин дал перед отходом поезда на чай кондуктору багажного вагона, поручив ему уход за собакой. У кондуктора, по словам Плутона, был красно-сизый нос, и он не пропускал ни одной остановки, чтобы не выпить и не закусить, между тем, как Плутон сидел голодный, мучимый жаждой до самого Ферпорта. Когда поезд прибыл на место, и дверь багажного вагона отворилась, несчастная измученная собака бросилась вон, чуть не сшибла с ног хозяина и принялась жадно есть снег, падающий на платформу; покончив с ним, она стала лизать замерзшие стекла окон.

Хозяин ее рассердился на кондуктора и сказал, что он будет на него жаловаться. Вспоминая рассказ Плутона, я не думал, что мне придется испытать нечто подобное, так как мне не предстояло длинного путешествия.

Я заметил, что, когда поезд замедляет ход, мы подходим к станции. На одном из таких замедлений мне представилось, что мы подходим к Риверсдэлю, как вдруг вагон сильно встряхнуло, и мы остановились.

Слышно было, как люди забегали, крича что-то; в мой вагон никто не заходил. «Что бы это могло быть? Не случилось ли несчастья? — подумал я. — Может быть с Лорой неблагополучно?»

Я стал неистово лаять и рваться с цепи, но прошло много времени, и никто не входил ко мне. Думаю, однако, что люди снаружи должны были услышать мой отчаянный лай. Сколько раз я бегал на такие крики о помощи со стороны людей и старался им помочь.

Наконец, — мне показалось, что наступила уже ночь, — дверь в конце вагона отворилась.

— Да нет же, сударыня, — сказал мужской голос, — в этом вагоне багаж на Нью-Йорк; не может быть, чтобы они сюда посадили вашу собаку.

— Уверяю вас, что это тот самый вагон, куда ее посадили, — отвечал знакомый мне голос Лоры. Пожалуйста, велите ее выпустить; она, должно быть, в страшном испуге.

Ко мне подошел какой-то человек и, ворча на то, что я здесь помещен, отвязал мою цепь.

— Иные люди швыряют живую тварь не лучше, чем бесчувственную кладь, — сердито сказал мой освободитель и ласково потрепал меня.

Я обезумел от радости увидав мою милую Лору.

Однако, я так бешено лаял, что потерял голос, и мог только тем выразить свою радость, что ласкался и терся о платье Лоры.

Она очень встревожилась за меня. Смеясь и плача в то же время, она говорила:

— Ну, перестань, Джой!

— Кажется, собака потеряла голос, — заметил человек, выпустивший меня на свободу.

— Это преступление — запирать бедное животное в такой темноте и в духоте, — сказала Лора, с трудом находя ступеньки из-за слез, мешавших ей смотреть.

Человек помог ей и сказал:

— Вы не беспокойтесь, барышня, собака скоро поправится. Ей не так-то тяжело досталось. Вот вы бы посмотрели, что делалось несколько лет назад в поездах на Чикаго. Там всякую скотину: быков, баранов, поросят, запихивали в такую тесноту, что несчастные животные, намучившись от жажды, с обломанными рогами, избитые, доходили полумертвые до места назначения; бывало и так, что немало их в дороге дохло, и их выбрасывали вон.

Лора слушала его с бледным лицом.

— Неужели так и теперь перевозят скотину? — спросила она.

— Нет! нет! — отвечал мужчина. — Теперь много лучше устроено, есть новые железнодорожные правила. Но ведь животные имеют дело с жестоким обращением не на одних железных дорогах. Везде на свете происходит много злого, о чем мы не слышим только потому, что немая тварь не может жаловаться. Плохо пришлось бы людям, если бы звери могли говорить.

Он поклонился и поспешил на другой конец платформы. Лора, сильно взволнованная разговором, тихонько пробиралась между углем и дровами, разбросанными по платформе: она вошла в маленькую залу небольшой железнодорожной станции, подвела меня к фильтру с водой, нацедила себе в горсть воды и дала мне вылакать. Потом она села, я положил голову ей на колени, и она стала нежно растирать мне горло. Кругом нас сидели пассажиры; из их разговоров я понял, что случилось с нашим поездом. На этой станции был разъезд. Товарный поезд должен был ждать, пока не пройдет наш поезд. Но стрелочник забыл перевести стрелку, вследствие чего мы наскочили на товарный поезд. По счастью, наш поезд уже сильно замедлил ход, иначе могло бы случиться гораздо большее несчастье. И то наш паровоз был настолько поврежден, что нельзя было ему идти дальше. Приходилось ждать, пока подадут другой.