Геннадий Падаманс - Первостепь

Пёстрый Фазан очнулся от своих дум. Ничего не изменилось. Птицы всё так же хорохорятся друг перед другом, слишком забылись, и ту, ради благосклонности которой как будто и свершается борьба, ту невесту уже давно могли увести. Её не видать, но дудаки всё равно потрясают сверкающими пёстрыми крыльями и снежно-белыми хвостами. Круглые, как шары, в неистовой гордости они хотят рыкнуть по-львиному, но раздутые глотки превращают рык в хриплое фырканье. Львы из них никогда не получатся, – Пёстрый Фазан безмолвно усмехается, – всякий должен быть на своём месте, но дудаки неистово желают оказаться на месте львов. Крылатых львов. Выпускают последние силы в горделивых потугах. Вот, наконец, бросились в бой, подскочили и на лету наносят быстрые удары клювами и длинными трёхпалыми лапами. Сцепились, перемешались и словно замерли в воздухе, прекрасные каштановые перья хором взметнулись вверх, ещё выше, унося излишнюю гордость. А тела всё-таки приземлились. И один дудак отскочил, душа его, кажется, отвернулась. Вот он клюнул землю, ища поддержки, моля об отваге и, заодно, негодуя – но всё равно его душа уже отвернулась, Пёстрый Фазан это почувствовал, что-то кольнуло в его груди, а рука бесшумно нащупала дротик. Металки не нужно. Он не ошибся. Проигравший дудак стал отступать, сначала медленно, но с каждым шагом быстрее. Победитель бросился следом на рьяных ногах, только тот здесь уже не при чём. Он указал проигравшего, дротик охотника метко вонзился в бегущего труса. Преследующий дудак, не успев свернуть, наскочил на пронзённого и даже клюнул в затылок уже мёртвое тело, отдавшее жизнь. Отдавшее не ему, но дудак в упоении от своей силы так и не понял, что же случилось. Пёстрый Фазан мог бы его запросто ухватить живьём, поймать руками, если бы сделал пару резких прыжков, но он только хлопнул рукой по ветке, предупреждая – и распалённая птица, наконец, отступила. Дудакам отдают свою жизнь семена, жуки, букашки и мыши. Пускай ищет их и оставит чужую добычу. Пускай возвращается к стройной подружке, покуда её не покрыл какой-нибудь ловкий проныра, пускай дают этой земле новую жизнь.

Пёстрый Фазан попросил у убитого прощения, аккуратно вытащил удачливый дротик, предварительно отделив вышедшее насквозь остриё, очистил наконечник от крови и поблагодарил оружие. Потом ощипал птицу и закопал отходы в землю, но из красочных контурных перьев два светло-коричневых в полоску плечевых и два нижних кроющих из подхвостья, желтовато-белых с чёрными ободками на опахалах у вершины, положил к себе в котомку. Освежёванную тушку взял в руку и одобрительно крякнул от тяжести. И сегодня, и завтра у него с дочерью будет вкусная и сытная еда. Почки деревьев и мягкая кора ему надоели не меньше, чем стружки старого мяса, которое они поедали с редкими перерывами всю зиму. Сегодня у них будет оргия на еду. Маковый Лепесток приготовит чудесную пищу. У него уже текут слюнки.

Он заспешил в стойбище. Урчащий живот его подгонял, не позволяя задерживаться. Пока он дойдёт, пока ещё приготовится варево – не мудрено, что он торопился, как мог. Больше не отвлекался на чибисов и овсянок. И не вслушивался в песни дроздов. Некогда. Солнце и так стояло в полудне, а у него с утра маковой росинки не было во рту. А с вечера – ивовой почки.

Как бы охотник не торопился, всё равно он по привычке движется бесшумно. Чуткие уши увлечённых кроликов прозевали охотника, а вот Пёстрый Фазан сразу услышал боевой кряк серого вождя. Кроличий вождь гонял своих подчинённых. Подскакивал ко всем подряд – и те от страха высоко-высоко прыгали вверх, словно птицы. Один нерасторопа не поспел увернуться, и вождь с яростью накинулся на него. Молниеносно перевернул на спину, вцепился в пах и едва не откусил съёжившееся достоинство подчинённого. Но тот отчаянно изогнулся дугой, вывернулся в прыжке и умчался как ветер. А потом замер возле норы, смиренно припал к земле, выражая всем своим видом покорность. Пёстрый Фазан загляделся на кроличью битву и позабыл о спешке. У него даже возникла мысль добыть ещё и кролика, потому он присел на траву и не шевелился, изображая истукана, подсматривал, как кроличий вождь опять подобрался к незадачливому подчинённому, но на этот раз не стал нападать, а лишь презрительно обрызгал мочой. Униженный подчинённый тут же стыдливо юркнул в нору, и вождь стал выглядывать других кроликов. Место под солнцем, похоже, принадлежало только ему. Пёстрый Фазан незаметно потянулся за дротиком. Метать оружие отсюда было ещё неудобно, но охотник надеялся, что кроличий вождь вскоре пригонит к нему какого-нибудь подчинённого. Он должен быть наготове к броску. И не колебаться. Кролики столь же жестокие звери, как и более крупные зайцы. Кролик запросто может съесть собственных малых детей, ежели нерадивая крольчиха не закупорит их в глубокой норе. Пёстрый Фазан даже поморщился: хорошо, что кролики не вырастают размером с медведя. Разве что только гиены больше жестоки, но у пятнистых полностью верховодят жёны – чего иного от них ожидать? Даже мужские члены их женщины отрастили для пущей красы. «Уф!» – забывчиво фыркнул Пёстрый Фазан и поплатился за это своим охотничьим замыслом. Кролики улизнули по норам, только один часовой остался стоять на посту, выставив у груди передние лапки.

Бесшумная тень остроклювого канюка скользнула по траве – и часовой тоже исчез в норе. Теперь кроликов сможет выгнать разве что юркий хорёк. Пёстрый Фазан поднялся и без особых сожалений продолжил свой путь.

Едва войдя в стойбище, он увидел толпу. Не обычную толпу. Люди не обсуждали, кому разжигать охотничий костёр, не судачили от безделья о том о сём. Напряжённые смурые лица безошибочно говорили о чём-то другом. О чём-то серьёзном.

Пёстрый Фазан забыл про голодный желудок. С тяжёлой добычей в руке, он немедленно повернул к людям, не дойдя до своего жилища.

Бурый Лис, один, стоял перед полукругом своих соплеменников. Видимо, люди только что собрались. Никаких слов ещё не было произнесено. Пёстрый Фазан тут же вспомнил, как давеча собирался поговорить со старейшиной, обсудить то, о чём не желал слышать шаман. О том, что шаман скрывал. Бурый Лис последнее время не ладил с шаманом. Об этом шушукались. И Пёстрому Фазану подумалось, что сейчас, наверное, старейшина открыто захочет об этом сказать, но Бурый Лис всё так же стоял перед молчащей толпой и говорить не торопился. Его бледное лицо, исчерченное сеткой дряблых морщин, не выдавало никаких чувств. Но безликая тревога повисла над стойбищем. Пятнистый Фазан попытался отыскать в толпе людей широкие скулы шамана и не заметил, как Бурый Лис открыл рот.

Старейшина сначала откашлялся в кулак. Разгладил редкую бороду. Расправил седые волосы на голове, посмотрел на далёкое солнце прищуренными глазами. И когда вновь повернул глаза к людям, прищур сохранился. Старики всегда прищуривают глаза, солнечный свет этой жизни становится для них слишком резок, но Пёстрый Фазан за Бурым Лисом раньше такого прищура не замечал. И только сейчас впервые подумал: «А он ведь старик».