Геннадий Падаманс - Первостепь

– Жадные вы. Мамонтов всех перебили. Львы никогда так много не убивают.

«Ну да?» - не верит шаман. Лев недоволен победой. Не может он согласиться с таким обвинением, возражает:

– Нам разрешили.

Лев ударил хвостом так, что пыль поднялась.

– Сами себе разрешили. Мамонты держат порядок. Кто теперь будет держать?

Не говорит больше лев, а рычит. По-своему, грозно. Пугает шамана. Хочет совсем запугать, чтоб тот убежал. И, действительно, страшно шаману. Хочет уйти, уже хочет – и уходит. В одно мановение всё изменяется. Другой стала степь. Травы пожухлые, жёлтые. Льва нигде нет, в такой низкой траве ему не спрятаться. Зато мамонт идёт. Вроде как ищет кого-то. Но не его. Подошёл. Останавливается. Бурая шерсть, большущая голова, уши только маленькие. Хлопает ушами мамонт, но плохо получается, не так, как надо. Зато важное знает. О той по-беде. О взятой беде для охоты. Выпущенной из ловушки. Большое и важное знает. Огромное даже. Как сам он, огромное. Шаман догадался: сейчас расскажет, слушать надо внимательно, не пропустить.

– Камень летит, - говорит мамонт грозным голосом и покачивает головой. – Могу задержать. Но что шаман даст взамен? Пускай сохранит животы!

Вот тут и попался шаман. Как же он сохранит этих мамонтов, не получится у него, не знает он, как сохранить. Не отменит победу. Люди в мясо её превратили. Как же отменит? Но тогда будет страшное. Тогда надо бежать. Но куда?

Трясёт хоботом мамонт, зол на шамана. И этот тоже зол. Совсем плохо стало шаману. Наверное, пора ему просыпаться или в другой сон перескакивать. Уже хочет так сделать, но что-то не получается. Чересчур испугался шаман. И застрял. Какой такой камень, хочет узнать. Большой камень, огромный. И волосатый. Как мамонт. Но где он? Как посмотреть?

Степь покрылась туманом. Вроде как сумерки наступили. Серое всё, как волчья шкура, ничего не видать. Застрял тут шаман и что делает? Сам не понимает. Но в полутьме сверкают зелёным чужие глаза. Кто-то прячется от шамана, кто-то за ним наблюдает. Но он не боится.

– Давай, выходи! – приказывает шаман. Выходит гиена. Бурая, вся в пятнах, глаза зелёным светятся, нос ко всему принюхивается. И к шаману принюхался этот нос, и всё уже знает.

– Пусть скажет гиена, что ведает, - просит или, скорее, требует шаман.

– Гиена всё ведает, - подтверждает гиена. – За женщиной надо следить. Женщина – главная, - она снова начинает принюхиваться к шаману, шумно втягивает носом все его запахи, непонятно, какие – для него непонятно, не для неё. Неудобно шаману, он так не привык, он хочет сам нюхать не хуже гиены, пробует нюхать, пытается – и ничего. Будто и носа у него вообще нет. Нечем нюхать.

Шаман теперь испугался за свой нос, почему с ним такой непорядок, нос надо найти, потрогать рукой, ощутить. Сквозь сон он находит свой нос, дотрагивается двумя пальцами и успокаивается: на месте его нос. Можно снить дальше. Можно слушать гиену, что та ещё скажет.

– Изо льда камень, - подсказывает гиена, сама догадалась, о чём шаман хотел спросить, унюхала, что о камне, но он хотел спросить ещё о чём-то, пытается вспомнить, напрягается, но гиена так сопит своим носом – отвлёкся шаман и забылся.

– Зачем гиену спрашивать? – подсказывает пятнистая. – Спрашивай Простирающего Десницу. Этот верховодит.

«Вот оно что!» - обрадовался шаман. Ясно теперь, к кому обращаться. Вроде бы даже знает такого, вроде бы сможет найти. Но хохочет гиена, так громко хохочет – и это другая гиена, эта уже не во сне, Еохору пора просыпаться.

Над ним покачивается берёза, сквозь листву светят звёзды, вокруг стрекочут сверчки, но куда громче их воет гиена, воет по-своему, как хохочет. Она совсем близко, глаза сверкают зелёным, как низкие звёзды, будто упавшие. Шаман даже чувствует её запах. Мяса ей надо, требует мяса, она заслужила.

Шаман кряхтя поднимается.

Что-то метнулось в сторону. Что-то или кто-то. От гиены не металось, а вот от проснувшегося шамана метнулось. Он даже не разглядел, что это было. Просто мельком почувствовал нечто. Возможно, и вправду призрак. Но гиена упредила.

– Сейчас принесу тебе кусок мяса. Жди здесь. Ближе не подходи!

****

Ночь была бесплодной на добычу, и Рыжегривый под утро лёг отдыхать. Ему снится весна. Бескрайняя степь покрыта цветами: красными, синими, жёлтыми. Их безудержный аромат дурманит сквозь сон.

Рассвет редко застаёт львов спящими, особенно голодных львов. Первый же багровый лучик, пробежавший по огненной гриве, будит её владельца. В животе у того пусто.

Это первое беспокойство льва. О пустом животе. Оно возникает само, беспощадный тиран, и уже не отступит. Большущий лев потягивается, зевает, поводит плечами, подобно круглолицему медведю или двуногому, и поднимается на все четыре лапы.

Тёмно-синее небо нависло над рыжей травой. Дымящийся солнечный шар осторожно выглядывает в новый день. Лев снова зевает. Он хочет есть. Но его львицы этой ночью не охотились. И теперь они тоже думают о чём-то другом. Беззаботно резвятся, напоминая больших котят. Гоняются друг за дружкой, катаются по траве, сбивают лапами багровые лучи. Рыжегривый смотрит на них и вроде как тоже хочет играть. Кататься в траве, сбивать лапами мух. Его увенчанный кисточкой длинный хвост уже постукивает по траве, он уже хочет броситься в кучу, кого-нибудь отшлёпать, кого-нибудь поймать, но его азартный взгляд сам собой останавливается на Сильной Лапе. Эта лежит на животе и с задумчивым видом смотрит вдаль. Игры её не привлекают.

Взгляд Рыжегривого становится пристальным. Сильная Лапа, как будто почувствовав, что она в центре внимания, томно встаёт и направляется вдоль кустов. Её хвост взметнулся вверх и призывно машет. Беззаботная морда Рыжегривого моментально меняется. Ноздри вытягиваются, раздуваются, верхняя губа оттянулась в смешной гримасе, чтобы туда попадал нежный запах; округлившиеся настороженные глаза неотступно следят за уходящей подругой. А та издаёт короткий рык: «Иди!»

Он, конечно, идёт. Забавно сморщив нос, жадно нюхает воздух там, где только что ступала Сильная Лапа, исследует примятую ею траву. Сильная Лапа уходит всё дальше. Лев не отстаёт.

В своих глазах лев хранит солнечный свет, а шкура львицы тоже горит как солнце, и взметнувшийся машущий хвост подобен громовой стреле, рассекающей небо и передразнивающей оглушительным грохотом львиный рык. Так они движутся, двое. И нет им дела ни до чего.

А в небе уже появился стервятник и кружится на одном месте. Туда же устремляются коршуны, вороны, сороки, галки – всё крылатое племя, кто питается мясом, все несутся туда. Лев тоже питается мясом, потому всегда знает, куда направляется крылатое племя, всегда за этим следит и сейчас, по привычке, краем глаза тоже видит и догадывается, какая большая пожива должна быть совсем недалеко. Но Сильная Лапа гораздо ближе, хвост её поднят, она удаляется – Рыжегривый не должен отстать.