Иван Басаргин - В горах Тигровых

К вечеру показался Кокчетав. Здесь Андрей решил дать большой отдых коням, себе, чтобы с новыми силами ехать дальше, порасспросить дорогу и пробиваться на Барнаул, Томск, а там выйти на Сибирский тракт.

Неделя отдыха, и снова в путь. А тут завыла метель, закрутила беглецов в непроглядную тьму, перемела дорогу. Кони встали. Снег тут же начал заметать возок. Но Андрей, уже наслышанный о здешних метелях, быстро распряг коней, спрятал их за возок, оглобли поднял вверх: если заметет, то, может быть, кто-то найдет их по оглоблям. Завернулись в тулупы и задремали сладким сном. И видят они, что бредут по пашням, трогают руками налитые колосья пшеницы. Наконец-то добрались до Беловодского царства. Свои пашни, свои табуны коней. Бредут не спеша по сказочной земле, свободной и благодатной…

Метель, что перемела дорогу Андрею и Варе, другим крылом накрыла обоз пермяков. Враз свалилась на них снежная коловерть, ни зги. Буря и минуты не оставила пермякам на раздумье, заметалась дикой кошкой среди людей, коней, дьявольским смехом резанула по ушам, валила с ног. Пермяки растерялись.

Но Феодосий Силов и Сергей Пятышин не упали духом. Они видели перед бурей темную гряду леса, теперь приказали привязать коней к саням, коров, людям обвязаться веревками и двигаться за ними, к спасительному лесу.

Были уже на пути пермяков метели и бураны, но такого еще не было. Храпели кони, кричали люди, но все тонуло в реве ветра.

Феодосий и Сергей шли первыми, падали, проваливались в снегу, но тянули за собой обоз.0

Впереди мелькнул огонек. Обоз уперся в стену леса. Среди деревьев было светлее, здесь буря теряла силу, и скоро обоз втянулся в сосняк вперемежку с березами. А тут и костер пылает, вжикают пилы, звенят кандалы.

— Люди, пустите к огню! Погибаем! — орал Феодосий.

— Прочь! Не подходить! Здесь каторга! Стрелять будем!

— Пошто же стрелять-то? Мы ить тоже почти каторга! Эй, давайте детей к огню, потом свой сгоношим! — кричал Сергей, борода его превратилась, как и у всех, в ком снега.

— Подходите, его благородие зря грозится, всю Россию не перестреляет. Эх, бедолаги! — звал к огню кто-то из кандальников.

— Не подходить! — Прозвучал выстрел, похожий на хлопок в ладони — Именем его императорского величества, не подходить!

— А мы хрен положили на его императорское величество. Он ножки сидит греет у камина, а мы туточки замерзаем! К огню, люди-ии! К огню! — ревел Феодосий.

Дети потянули ручонки к огню. Спасены. Не все еще вымерли. Не все… Этим уже не страшен ветер и сибирский мороз.

— Мама, я боюсь каторжника! — метнулся от костра мальчонка.

— Дурачок! Мы больше каторга, чем они, только без кандалов. У них есть няни, а у нас нет. Их не съедят волки, а нас могут. Ты каторгу не бойся, а бойся вон тех дядей с ружьями. Они страшнее всяких разбойников.

— А почему они не в цепях?

— Придет время — и их посадят на цепи. Кроме них, вся Расея в цепях. Грейся, дурашка.

Молодой жандармский поручик продолжал кричать:

— Ружья к бою! Стрелять!

— Как можно, вашество! Нас с гулькин нос, а их за сотню. Сомнут, и не пикнем.

— Кулагин, выполнять предписание о конвоировании политических каторжан.

— Можно и выполнить, только дело-то необычное. Метель! К любому предписанию надыть иметь голову, ваше благородие. Нас перебьют и каторгу распустят. А ить это опасные враги царя и отечества. Доволочь бы нам до Томска, а там сдать — ив баньку. И чего их гнать в зиму, пусть кормили бы вошату в Расее! — ворчал усатый жандарм, спасая офицера от опрометчивого шага.

— Прочь от костров! — по-петушиному горячился офицер.

— Не гоните, ваше благородие, счас сами уйдем, — увещал его Пятышин — Люди, кто согрелся, пошли валить дерева, свои костры разведем.0

— А для ча? Тут погреемся! Грейтесь, люди? — ревел свое Феодосий, сам же косил глаза на малую охрану. Чешутся руки! Схватить бы этого сосунка за глотку, но сдерживает себя старик. Опасная мыслишка засела в голове. Феодосий подозвал к себе Фому Мякинина, громко сказал на ухо:

— Фома, давай каторгу ослобоним. Оружье заберем у жандармов… А? Как смотришь?

— Надо бы, но дай согреться. Ослобоним. Ради коней и ружей можно. Наши клячонки уже повыдохлись, а эти ниче.

— Нельзя, Феодосий, то дело разбойное! — вмешался Пятышин — Наживем беды, не дай бог. Люди отогрелись и заговорили.

— Куда вас гонят? — спросил каторжный с русой бородой.

— Знамо куда, на ссылку. Не гонят, а сами идем, но разницы в том нет, гонят ли, сами ли. Губернатор дал добро самим идтить, вот и топаем. Идем подальше вот от таких псов, — кивнул Феодосий на охрану — Сказывают, там есть такая земля, где мужик сам себе голова. Там и найдем свое счастье и волю.

— Прекратить разговоры! — орал офицеришка.

— Не замай, паренек! Сибирь велика, тут легко потеряться, — хохотал Иван. Его бородища стала похожа на снежную кочку на болоте — Дай с хорошими людьми перемолвиться словом. За ча вас на каторгу-то?

— А вы за ча в Сибирь? Пошто детей-то знобите?

— Да за бунт.

— За то и мы. За вас, сирых, хотели порадеть. Теперь на каторгу.

— Молчать! Расходись, стрелять буду!

— Э, чего орет, ить суну в рыло кулаком — и окочурится. Знать, нам хотели помочь. Похоже, ты из бар?

— Из бар, но теперь каторжник.

— Расходись! Разводи свои костры, стрелять будем!

— А ить дурак, могет и пальнуть, — повернулся Пятышин к офицеру.

— Пальнет на свою голову, враз свернем, — рыкнул Феодосий.

— Подымайсь, каторга! Трогаем дальше! Садись на сани!

— Нет, нам здесь тепло. Стихнет буря, сами тронемся.

— Эй, мужики, ставь палатки, пили дрова. Пусть и каторга с нами передохнет.

— Бунтовать! Всех в карцер загоню!

— Сидите, ребята, пошумит и сам сядет на пенек… Откель в лесу карцер?0

— Слушайте, братцы, дэк это же Ермила Пронин, наш, заводской! Ермила, аль не признаешь?

— Давно признал, но молчу. Здоров ли, старик? Это, друзья, племянник пугачевского полковника. Значит, гонят в Сибирь?

— И тебя тожить словили? — спросил Феодосий.

— Словили. Хотел я поднять бунт, но вышел бунтишко. Вечную дали, — ответил Ермила.

— А нас посекли крепко, и все потому, что не дружны мы, от двух выстрелов как зайцы сигаем по кустам. А что делать, не знаем, — рассказывал о бунте Феодосий.

— Подымайсь! Стрелять будем! Пермяки дружно ставили палатки.

— Бабы, заваривай кашу, накормим сердешных! Не ори, ваше благородие, пусть с нами поживут чуток. Оголодали, поди?

— Харч у нас плохой, жандармы жрут мясо, а мы на одном хлебе. Они-то не замерзнут, а мы с голодухи можем, — сказал тощий студент. На нем висела ветхая форменная шинелишка, на голове фуражка, повязанная сверху платком.

Бабы споро заварили кашу. Жандармы осмотрительно отошли от костров. Ссыльные и каторжане не обращали на них внимания.