Иван Басаргин - В горах Тигровых

— Иван Русский видел те корни? — пытал Аниска.

— Корни Иван видел, но траву, по которой ищут корни, — никогда.

— Откель же появилось такое чудо на земле?

— Из души человеческой. Добрая душа — уйдет в добрый корень, плохая душа может стать колючим деревом. Иван говорил, что души русских уходят в небо, не так он говорил, хороший душа всегда будет жить на земле. Че делать хорошей душе в небе? Умрет человек, душа должна помогать живым, в небе помогать некому. Станет хорошей травой, лечить будет, плохой травой — отравлять будет. Какая душа, такая трава, дерево. А всех, кого убили враги, их души ушли в корень женьшень. Красная ягода на траве — кровь убитых.

— Э, сказочки ты рассказываешь, паря, — усмехнулся Аниска.

— Ты другие расскажи сказочки, — тоже с легкой усмешкой сказал Тинфур — Души летят в небо. Э, плохие сказочки. В небе летают только птицы. Наши сказочки от отцов, а отцам мы верим.

— Не будем спорить. Не хошь показать корни женьшеня, не надо. Жили мы без них тыщу лет, еще столько же проживем. Это не должно быть помехой дружбе. У каждого своя секретность. Уже светает, пошли в деревню. Вот поставят наши поскотину, и все будет ладно.

— Нет, надо все равно чушек гонять, долго гонять. Хорошо пугать, чтобы больше сюда не ходили.

— Ты бы подарил нам сученку для развода, Алеша?

— Я уже ее подарил, вон у гой суки будут скоро щенки, много щенков, у вас будет много хороших собак. Чушки и медведи не будут к вам ходить.

— Спасибо, удружил. А мы-то думали!

— Зачем плохо думали? Надо хорошо думать. Траву женьшень не могу показать, не обижайтесь. Все могу, но это не могу. Если я открою ту тайну, то все люди отвернутся от меня, а отец убьет. Сын не может убить отца, если отец о том не просит, но отец может сына убить.

Пашни огорожены. Тинфур забрал собак и ушел домой. Оставил пермякам суку, шуструю, остроухую, как и все собаки удэгейцев. А зверь отошел И больше почти не тревожил поля. Не без того, что забредет в овсы медведь, Но его тут же загонит на дерево Жучка. Но не трогали пермяки разбойника, и без того вонища стоит от брошенных кабанов, медведей. Да и медвежье мясо не ели, зачем зряшно зверя колотить?

Спит мужик, спит под шепот тайги, под комариный звон, под рокот речки, под вздохи моря. Спит, но не засыпается. Работы край непочат. Знай шевелись. Да и землю полюбил, землю щедрую, землю теплую. Сколько прошли, но эта больше пришлась к сердцу. Не разлюбят ее пермяки, Теперь уж не разлюбят.

Не останутся мужики без хлеба, хоть и побили его звери. Каждый колос пшеницы в четверть длиной, не может удержать тяжелую метелку просо, овес. На толчках звериных посеяли мужики гречиху. Она тоже цвела густо, пахла душисто и медвяно.

В тайге тоже добрый урожай: грибы, ягоды" на кедрах зрели орехи кедровые, в зарослях — лещинные, бурел тугими кистями дикий виноград.

Все это надо собрать. Зима долгая.

Да и рыбой надо запастись. Прошла горбуша, свое взяли, затем повалила кунжа, тоже насушили и насолили добре, а после этих рыб хлынула кета. Это уже видели пермяки, когда в ход кеты речки бурлили, как вода в котле.

— Вот, пари, ежли развести костер под речкой, то и котлов не надо, подходи и прямо из речки черпай шарбу, — шутил Аниска.

Но для рыбы нужна соль, а в ней уже нужда была немалая. Аниска, Андрей и Сергей Аполлоныч занялись добычей соли из морской воды. Они понастроили ям из глины, запускали туда воду с приливной волной. Солнце выпаривало, получался густой и мутный тузлук, который выпаривали в котлах, оседала соль. Затем ее снова промывали в пресной воде и еще раз выпаривали. Конечно, и это соль, пусть с горьковатым привкусом, но этой солью можно рыбу солить, можно и в щербу бросить. Получилось. И загудел берег от детских и бабьих голосов. Рылись ямы, запускалась морская вода. Соль!..

Можно было и приловить побольше рыбы. Но пермяки брали от рыбин только брюшко и икру. Остальное сваливали в кучи, а по этим кучам бродили вечерами добродушные медведи, рылись кабаны, даже изюбры не прочь были пожевать протухшую рыбу. Прямо под ногами сновали колонки, харзы, выдры, последние ловили сами. Казалось, что все лесное население собралось на бесплатный пир.

— Пусть едят, пусть приваживаются к человеку, — похохатывал Аниска.

Был такой случай. Аниска с парнями выбирали из невода кету. Бросали на берег. К ним подкрался медведь, схватил рыбину и понес в кусты. Показалось мало, вернулся за второй. Аниска увидел воришку, медведь был небольшой, схватил хворостину и огрел медведя по спине. Медведь рыкнул и на Аниску метнулся, — мол, что жадничаешь?

— Эко, паря, ты удал! А ну, брысь отселева. Ишь моду нашел чужое воровать! А ты сядь на перекате и крючь ее, сколько твоя душенька восхочет, — отбивался от медведя хворостиной.

— Пужни из ружья, Аниска, че ты с ним возишься? — подсказал Роман Жданов.

— Э, заряд еще портить, пусть погырчит! Погырчит и перестанет.

Медведь долго фыркал, рыкал за тальниками, ушел обиженный.

— Эко хорошо-то, зверье помогает нам убирать гниль, а то ить задохнулись бы от вони. Чушки дикие, почитай, домашними стали, — говорили пермяки.

Помогали чайки, бакланы, вороны — всем хватало еды. Ожирели — ничего не боятся. Вороны, так те чуть посторонятся, лишь бы на хвост не наступили, снова начинают клевать рыбу.

— Ежли зверя не трогать, — рассуждал Аниска, — то можно с медведями в обнимку ходить. Зверь ить понимает, что и почем.

Люди запасались рыбой, звери наедали жир впрок. Но главное — теперь была соль. А соль здесь, по рассказам Тинфура, была дороже золота. Он говорил:

— На праздник медведя мы приносим соль из Шанхая, Чифу. А много Ли человек может унести на плечах соли? Потом надо купить табак, рубашку, нож и подарки для детей и жены. Хорошо вы придумали, теперь не будем носить соль, не будем вместо соли бросать в муку ильмовую золу. Сами делаем соль, — счастливо смеялся Алексей, варил соль с соплеменниками.

Пермяков же ругал:

— Как можно бросать рыбу? Можно ловить, можно потом в яму бросать, чуть солить, совсем можно не солить, собак кормить, коров кормить. Рыбу варить, кости бросать, корова не подавится, будет есть. Так делают манзы. Нельзя рыбу бросать.

Пермяки согласились с доводами удэгейцев. Стали закапывать рыбу в ямы.

— Совсем голодные будете, есть будете, — ворчал Алексей.

Он же говорил:

— Большое море, большая земля. Смотрел я на море с самой высокой горы, край не увидел. Смотрел на землю, тоже край не увидел. Море на соль не переварить, землю сохой не перепахать. Воевать не будем, долго жить будем.

— Мы будем смотреть, хорошо будем смотреть.

Мир таежный жирел на рыбе. Разжирели и пермяки. В глазах сытный и довольный блеск. Походка снова стала валкой, как у медведей, говор певучий, плавный, нет в нем заполошного крика.