Иван Басаргин - В горах Тигровых

— А разве я плохой человек?

— Нет, ты добрый.

— Тогда считай, что хорошие люди уже пришли. По рукам, и молчок. Пока в торговлю тебя не беру, могут худое заподозрить, живи и жди.

Пристав Харченко метался по тайге с маленьким отрядом казаков. Рушил лудевы, эти страшные орудия лова, ямы, в которые падали звери и умирали медленной смертью. Таких лудев уже были тысячи. Заставлял самих же хозяев засыпать их. А разбой шел во всех уголках тайги. Но тайга велика, а пристав один.

Вернулся Андрей Силов с охоты. Снял тяжелую ношу с плеч. Долго вытирал грязь с ичигов. Дети видели его, но никто не бросился ему навстречу. Не закричали дети, как это было раньше: "Тятя пришел!" Вошел в дом. В доме гробовая тишина. Поздоровался, но на приветствие никто не ответил. Дети смотрели на отца волчатами, Стало больно в груди, враз обвисли плечи. Варя оторвалась от печи, тихо спросила:

— Пошто не ушел туда? Не виноватю тебя, сама во всем виновата. Пойду затоплю баню. А ты разболокайся пока… На детей не таи обиды, им многого не понять.

Андрей сел на лавку и задумался. Что сказать детям? Оправдываться? А в чем? Сказать, что во всем виновата мать? Что она его не любит? Что последние годы для них обоих была жизнь в тягость? Софка пришла и отвела ту тягость. А так ли уж отвела? Если отвела, то почему сразу не ушел с ней? Кувшин разбит — не склеить. А не ушел, потому что не смог оторваться от детей. Они его, они ему были и будут дороги.

Господи, как это все оказать им!

— Ты плохой тятька, — зло пробурчал Андрейка — Мы тебя не любим. Ты обманул маму. Уходи от нас.

От каждого слова Андрей вздрагивал, напрягался.

— Мы все тебя не любим! — закричали девчушки с полатей — Ты плохой, ты злой.

Андрей откинулся к стенке, сжался в тугой комок. Вот она, расплата за обретенное счастье. Так просто, так легко отказались от него дети. Поднялся, обвел избу отсутствующим взглядом и медленно пошел к двери. Ждал, что кто-то его окликнет, позовет. Но все молчали. Молчала и Варя, она стояла у бани с поленом в руке и пристально смотрела в спину Андрея.

Навстречу Иван Воров. Обнял Андрея, спросил:

— Ты что как в воду опущенный? Родные дети отвергли отца? Знакомо. Видывал. Варька отвергла, а уж потом дети. Минет срок, и разберутся дети. Пристав тебя Кличет. Чтой-то хочет сказать.

— Снова разговор о каторге? Сейчас-то уж я пойду. Надоело жить!

— Не дури, Митяй и Марфа почили в бозе. Ты следом за ними?

Иван коротко рассказал про беду. Андрей вздохнул и сказал:

— Смеялись мы над их нескладной любовью-то. А ить она была настоящая. Поди брось пушнину в дом, все детям. А нам с Софкой и того пая хватит.

Андрей оседлал коня, тронул его по дороге в Ольгу. Ехал не спеша. А куда спешить? Рванул ворот рубахи, застонал. Чего говорить: жизнь прошла, стоит ли за нее цепляться? А Софка, разве с ней нельзя начать новую жизнь? Людям не скажешь, что накипело на душе. Понимает его только Варя, сама испытала всю тягость такой жизни. Дети всегда будут на стороне матери, потому они прощены за такой прием. Да другого не могло и быть, изменил семье, чего же хуже!

Харченко обнял Андрея. Крикнул казаку, чтобы нес водку, надо угостить верного друга. Выпили.

— Вот, Андрей, снова пришла бумага, чтобы я арестовал тебя и перепроводил во Владивосток. Что делать?

— Арестовать! — даже обрадовался Андрей — Молю тя Христом богом, арестуй. Дай еще глотнуть чуток, зажгло под сердцем.

— За что арестовать-то? Ить по воле случая попал ты на каторгу. Не могу арестовать тебя. Сто раз писал, что ты много делаешь для этого края, для России. Не внемлют голосу разума.

— А я говорю, арестуй — и вся недолга. Не арестуешь, то сам сяду на пароход аль парусник и сдамся властям.

— Это работа Лариона. Ларион зол на тебя за многое. Вот Лариона я и арестую. Он недавно ушел в Кабанью падь, чтобы добывать там серебро. Повел ту банду твой сын Васька. Подлишка твой сын! Не в отца. Мало ты его бил, наверное?

— Совсем не бил, потому и страха он передо мной не имеет.

— Поезжай домой, не трону я тебя.

— У причала пароход, когда он уходит в город?

— Завтра поутру, как разгрузится.

— Давай мне ту бумагу, поеду сам во Владивосток и все, как было, как есть, обскажу властям. Не могу больше жить под страхом ареста, с клеймом каторжника.

— Решай сам. Здесь уж я неволить тебя не могу.

— Решил, решил, потому как нет за мной вины, виноватым сделали злые люди. Но неужели там не поймут, что при случае живота своего не пожалею, ежли над нами нависнет беда? Тогда не знаю.

— Могут и понять, а могут и нет. Поезжай, так будет вернее.

Харченко что-то долго писал, запечатал пакет, сказал:

— Побудь дома, а утром тронешься в город. Выпьем за благополучный исход дела. Аминь!

Софка молча выслушала Андрея, припала к его груди, запричитала:

— Не ходи, закуют в кандалы, сгинешь…

— Молчи. Так надо, так будет лучше. Много ждала, еще немного подождешь.

Пароход уходил. На причале одиноко стояла Софка, прижав к губам кончик платка. Ветер надувал колоколом ее сарафан, будто хотел унести в сопки. Там жить чище, там крепость надежнее. Зря Андрей добровольно пошел сдаваться. Вывший каторжник, чего же еще надо. В кандалы и на каторгу.

Пароход шел мимо скал, пугая басовитым гудком чаек, застывших на скалах горалов, пугливых пятнистых оленей. Шел, а по земле шла весна. Робкая зелень обозначилась на сопках. Ветерок доносил с берега земные запахи, тревожил. Мимо шли такие же пароходы, парусники, салютуя друг другу флагами… Безвестного пассажира обходили матросы, не заговаривали с ним. Молчал и Андрей. Прошел день, ночь, а утром пароход вошел в Амурский залив, затем втянулся в бухту Золотой Рог, пришвартовался к причалу. Андрей спросил матроса:

— Где мне найти губернское управление?

— А вона каменный дом, туда и чапай.

Андрей сошел на берег. Поднялся на взлобок, посмотрел на бухту. На ее глади дремали парусники, густо дымили пароходы под флагами многих государств. Сновали шлюпки. На берегу вереница складов. От них то и дело отъезжали ломовики, что-то привозили, что-то увозили. Вышел на улицу Светланскую, по ней катились кареты, погрохатывая по мостовой коваными колесами; пообочь шли пешеходы: русские, китайцы, корейцы, японцы, — разноязычный говор, разнообразная одежда. Огромные магазины, торговые дома, лавки, лавчонки, цирюльни. Все зовут, приглашают: подстричься, поесть, отдохнуть с молоденькой мадам. Плати деньги — все будет…

Андрей крутил головой, удивлялся, ворчал:

— М-да, далеко нашей Ольге до этого города. Эко развернулись! Голова кругом. Вот те и Россия-матушка!

В губернском управлении ничуть не удивились приходу беглого каторжника, который хочет сдаться на милость властей. Не бросились тотчас же заковывать его в кандалы. Нет. Жандарм провел Андрея в кабинет губернского исправника, который молча показал на стул, продолжая рыться в бумагах.