Иван Симонов - Охотники за сказками

Это и было клеймо, которое много дней не давало дедушке покоя.

Теперь отпадали все сомнения. Пищулин за водку и пай от барышей помогал нэпманам расхищать лес — народное богатство.

И дедушка приписал в своей бумаге, что клеймо было обнаружено у Онучина.

— Анна! Ольга Васильевна, подпишите протокол, — обратился к женщинам, не обращая никакого внимания ни на Пищулина, ни на Фому с Санькой, которые со стягами в руках стояли возле чалого битюга.

Мы тоже подписались один за другим ниже двух букв и трех крестиков Анны Павловны. Вывела свою фамилию и Нина Королева. Вывела — оглянулась на Леньку и поставила точки над «е».

— Дедушка, — подпрыгнула она и коснулась губами бороды старого лесника, — теперь домой бегу… Борька, завтра твоя смена дома сидеть!.. Запомни!

Забежала за кучу бревен — и пропала.

Боре снова пришлось взяться за вожжи. Мы вместе с дедушкой возвращались старым путем под бешеный лай и вой спущенной с цепи собаки.

— Хватай, Пират!.. Хватай!.. — натравливал собаку Пищулин.

— На-ка, сцапай! — говорил дедушка всякий раз, когда разъяренный пес приближался к нам.

И страшная собака с щенячьим визгом кидалась обратно.

— Чего это у тебя в бумажке, дедушка? — не удержался я от любопытства.

— Так, острастка на всякий случай для кусачей скотины, — отшутился дед. — Посмотреть хочешь?

Нет, не заговорное чудодейное слово отгоняло рыжего пищулинского цепняка. Кусок медвежьего сала, завернутый в бумажку, нес дед Савел в кармане.

— Специально для этой твари захватил! — говорил он, приостанавливаясь и снова заставляя остервенелого пса опрометью мчаться к дому с петухами.

— Вот мы и дома, соколики!

С этими словами дедушка глянул вокруг прояснившимися глазами и вздохнул полной грудью, будто долго шел через глухое и душное ущелье и только сейчас выбрался, наконец, на чистый воздух.

После угрюмо-настороженного пищулинского дома, притаившегося за глухим забором, маленькая дедушкина сторожка, открытая всем ветрам, кажется особенно приветливой. Здесь и лес шумит привольнее и голоса звучат бодрее. Даже травы на поляне шелестят по-особенному дружелюбно и радостно.

Неразлучно с дедом провели мы этот день до вечера, помогая ему управиться со всеми хозяйственными и служебными делами. Боря получил задание и пустился отгонять Пегашку в известный ему лесной поселок.

— Вручи лошадь самому Туманову. Передай ему о Пи-щулине все, как было. Постарайся ничего не позабыть, — наказывал дедушка, провожая в дорогу своего первого помощника.

— Не забуду. Все расскажу.

Боря пришлепнул вожжами по расписной спине Пегаш-ки. Конек крутнул головой и потрусил неторопливой рысцой.

— Дожидайтесь, вернусь через денек! — прокричал Боря издалека.

— Дожидаемся!.. Возвращайся скорее!

Вечером, когда сидели мы на своем излюбленном местечке неподалеку от шалаша, дед Савел, посмотрев на всех внимательно, спросил:

— Кто же из вас, соколики, и где костры разводил?

И слышим мы, что это продолжение разговора, на который так старательно пытался свернуть Пищулин. Тогда дедушка не стал в сторону от главного уклоняться, а сейчас вспомнил:

— Что задумались?.. Признавайтесь. Здесь стесняться некого.

Пришлось нам немножечко рассказать о костерке над озером, который завели мы, когда всю делянку от сучьев очищали.

— Под берегом, в стороне от леса — не беда. На поляне тоже нет опасности. Припомните, еще где не заводили ли?

— Пищулин вон какие страхи наговорил, что вы день и ночь костры палите, — выяснял все подробно дед Савел.

— Выдумывает он, дедушка! Мы всю правду сказали.

— Значит, только и было, что над озером?.. Как, Павел? Точно все?..

— Точно, — подумав и не торопясь, со всей серьезностью подтверждает Павка. — Без тебя только один раз, над озером.

Что со мной, то не в счет. На меня Пищулин не жаловался, — похоже, удовлетворенный нашим откровенным признанием, переходит дедушка на шутливый тон.

И все-таки что-то недоговоренное, похожее на затаенную тревогу сквозит в этом разговоре.

Чувствуется, что гнетет старого лесника какая-то неотвязная дума, которую, как мы ни стараемся, не можем рассеять.

Сумрачно было в небе, тоскливо в приутихшей мальчишеской компании в первый вечер после посещения дома с петухами. На следующий день небо прояснилось, но по-прежнему тихо и немножко грустно было на поляне возле сторожки. Как-то снова не являлось к нам непринужденное веселье.

После полудня зашла Анна Павловна, что подписалась свидетельницей под дедушкиным протоколом.

— Ну и дела, — сказала она. — Опять с Ольгой к объездчику ходили. Он не только лес клеймить — и к дому близко нас не подпустил.

— Отлеживается, наверно, после вчерашней гульбы, — заметил дедушка.

— Куда там отлеживается! Пьянствует, снова пьянствует. Еще больше с ним компания собралась. А тебя ругают, — прикрыла глаза и сокрушенно покачала головой Анна Павловна. — Так ругают, что и выговорить язык не поворотится.

— Фома Онучин покупателя на срубы привел. Вместе с сыном бревна куда-то увозят с усадьбы.

— Ох, Савелий Григорьич, замышляют они что-то против тебя. Поверь мне, старухе, недоброе замышляют!.. Если бы вчера Туманов к объездчику нас не послал, ничего бы мы и не знали. А теперь увидели, что творится, даже страшно стало. Берегись ты их, Савелий Григорьич! Ох, берегись!

С тем и распрощалась.

Отчетливо представляется вечер этого дня.

Тихие сумерки мягко опустились на поляну. Тоненький светлый месяц золотенькой скобкой из грамматики висит над бором. Приклеить к его рогам бумажную полоску — и получится «р». Значит, рождается новая луна.

Под робким рассеянно-зыбким сиянием трава пошла сизыми переливами. Сучья сосен с опушки сплетают над ней колеблющуюся лунную сетку, и кажется, вся поляна, воздушно-невесомая, тихо раскачивается. Привычно неподвижные предметы беспрерывно шевелятся, изгибаются, причудливо изменяя текучие очертания. Впечатление такое, будто мы очутились в средине огромного гамака, натянутого через всю поляну среди бора, и раскачиваемся в нем туда-сюда, не в состоянии приостановить движения.

Только вода застыла неподвижно, не принимая участия в беспокойной и призрачной световой игре. На гладкой поверхности озера густыми волнистыми завитками свивается, катится рыхлый туман. Неподвижно тугая влага под ним проступает отшлифованным темным мрамором — не качнется, не зарябит, положенная от берега до берега сплошной плитой.

Тишина, лесная говорящая тишина кругом.

Нельзя полюбить лес накрепко большой и постоянной любовью, не научившись любить эту густую могучую тишину. Она идет к тебе, как дальняя и тихая музыка, как монотонное постукивание маятника стенных часов, которого ты не замечаешь и которое, внезапно смолкнув, прервет неожиданно твои раздумья.