Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

— Ты, пожалуй, прав, Витя, — сказал Аркадий Егорович, не столько беседуя с мальчиком, сколько отвечая своим мыслям. — Я не вижу никакого повода расставаться с голубями. Пойдем к маме.

Пока они шли в комнату, Аркадий Егорович спросил:

— А отчего ты маме плохо помогаешь? Ты ж один мужчина в доме.

Мальчик бросил удивленный взгляд на учителя и ничего не ответил. Уже собираясь открыть дверь, внезапно повернулся к Аркадию Егоровичу и сказал, прямо смотря учителю в глаза:

— Я знаю, маме тяжело. И еще знаю: про голубятников говорят всякое разные старушки. А мне, может, без птиц скучно жить. Это она тоже пусть понимает.

От этих внезапных и очень серьезных слов у старика запершило в горле и руки мелко задрожали, как от сильной усталости.

Мать, увидев входящих в комнату сына и учителя, бросила на Аркадия Егоровича быстрый и тревожный взгляд. Татарникову стало неприятно от этого взгляда. Как будто женщина хотела спросить этим взглядом: «Ну как, обломали вы ему его глупые мысли?»

Все выпили по чашке чаю, и Аркадий Егорович сказал как можно спокойнее:

— Очень хорошие у вашего сына птицы. Мне даже завидно, право...

Пелагея Тарасовна болезненно заморгала глазами и спросила не совсем впопад:

— Вы тоже так считаете?

Отхлебывая чай с блюдечка, Аркадий Егорович поймал Витин взгляд и кивнул мальчику на дверь.

— Я пойду, мам, навоз на огород покидаю, — промолвил Витя, поднимаясь.

Когда за ним затворилась дверь, Аркадий Егорович повернулся к Метликиной и сказал, хмуро потирая щеки:

— У мальчика нет отца, Пелагея Тарасовна... А вы еще хотите обворовать его детство.

Метликина заплакала, а учитель неохотно отхлебывал чай с блюдечка и говорил:

— Хороший, работящий мальчик. Учится, конечно, средне. Что же делать? Отца нет, и часть отцовой работы тоже на него падает. А он — мальчишка, и ему свой возраст забывать нельзя. Поймите его, пожалуйста.

Пелагея Тарасовна вытерла ребром ладони слезы, отозвалась глухо:

— А кто меня поймет?.. Но если вы так настаиваете, Аркадий Егорович, то пусть он водится с голубями.

— Пусть.

Дело было не только в том, что слова учителя очень уж убедили женщину. Нет, просто она привыкла в жизни, чтоб был в доме мужчина, который всегда брал на себя решение и ответственность за самые важные вопросы семьи. И вот теперь тоже мужчина, уважаемый человек, сказал свое слово и, выходит, принял на плечи часть тяжкого груза.

Проводив учителя, Метликина вышла в огород и несколько минут помогала Вите, потом заметила:

— Пойди, сынок, поиграй или с голубями поводись. Воскресенье ведь.

— Навоз перетаскаю — тогда, — ответил сын, и они вдвоем, дружно стали возиться у себя в маленьком дворике.

Немиы заплатили за Ростов реками своей крови. Город дрался за жизнь и честь с таким злым упорством, с таким отчаянным мужеством, которое можно было сломить, только изойдя кровью и заменив испепеленные немецкие танки и дивизии новыми.

Улицы бомбили бессмысленно и свирепо. Почти весь центр обрушился, похоронив под своими обломками, без разбора, и женщин, и детей, и солдат.

Одна из таких бомбежек застала Пелагею Тарасовну на улице. Прямо над головой заныли, завизжали мелкие бомбы. И почти тотчас по каменным стенам, по асфальту тротуара, по железным крышам заметались осколки, и все вокруг покрылось страшными рваными язвами.

Потом налетела новая волна «юнкерсов», и на улице появилась огромная, как кратер, яма, покрытая серой и красной пылью.

Вите сказали о несчастье. Он кинулся на улицу, не обращая внимания на рев и свист бомбардировщиков, на злобное вытье осколков, и бежал к центру города почти без памяти.

Он нашел улицу, о которой ему сказали, излазил все кругом, но не увидел матери.

Вернувшись домой, отыскал в сарае смертельно перепуганную сестру и сказал жестким скрипучим голосом:

— Ну вот, Маша, уехала наша мама к тетке Авдотье. Знаешь, такая тетка есть у нас в Калаче... Вот... и не реви...

И сел, судорожно сцепив руки на коленях, прямо в серую пыль двора.

На другой день Аркадий Егорович собрал узелок с бельем, хлебом и луком, заколотил доской Свою комнату и перешел к Метликиным. Жену Татарников похоронил давно, а два его взрослых сына дрались с немцами где-то в Заполярье.

Старик и дети стали жить вместе.

Полковник Курт Вагнер не страдал тщеславием. Он довольно отчетливо помнил прошлую мировую войну, вечный страх, который испытывали немецкие солдаты на Украине, и не желал подвергать себя риску. Вместе с Саксе Вагнер занял маленький домик, где жили Метликины. Метликиных выгнали в сарай.

Здесь, на окраине, было меньше этажей и больше простора. Следовательно, тут сложнее выстрелить ему, Вагнеру, в спину или запустить из чердака гранатой.

Кроме того, Вагнер надеялся, что русские не будут бомбить окраины.

Во дворе сохранился сносный блиндаж, и туда можно было спрятаться, если бы русским все-таки взбрело в голову бомбить этот район.

Обер-лейтенант Саксе, подавший первым эту мысль, полагал, что осторожность — вполне естественная черта в тактике и стратегии немецкого военного гения.

Так, празднуя труса и прикрывая трусость разными учеными словами, оба офицера обосновались в доме Метликиных.

Витя ходил злой, как черт, часто облизывал сохнущие губы и говорил сестре:

— Я, Маш, этого жиряка вилой проткну.

И показывал глазами на Вагнера.

Маша исподлобья смотрела на брата и молчала.

По ночам, когда холод тревожил девочку, она спрашивала:

— Вить, а чего они, немяки, нас прогнали? А чего наши их не победят?

— Победят, — твердо отвечал Витя сестре, — только потерпеть немного надо...

Помолчав, подумав, добавлял, — не столько сестре, сколько себе:

— Конечно же, победят. Я вот и голубятню даже не убираю. Ты же сама видишь...

Девочка мелко дрожала от холода и кивала головой брату.

Вагнер и Саксе, казалось, не обращали внимания на старика и детей. Кончив служебные дела, немцы садились за столик около блиндажа и, посматривая на небо, беседовали о скорой победе и о семьях.

Обер-лейтенант Саксе занимал в штабе дивизии ничтожную должность, и Вагнер никогда не стал бы жить бок о бок с этим глупым и наглым штафиркою. Но полковнику дали понять, что Саксе — человек Гиммлера, а Вагнер не имел никакого желания ссориться с гестапо.

Дивизию дислоцировали в Ростове, и ее офицерам дали понять, что им, вероятно, до конца войны не придется трогаться с места. Дел у немцев и в Ростове было по горло. То тут, то там возникали беспорядки, взлетали на воздух штабы, валились под откос эшелоны, падали под осколками и пулями солдаты рейха.

Дивизии надлежало обеспечить новый порядок в городе и в районе окрест.