Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Сначала гонная птица защищалась, как обычно, отбиваясь клювом и крылом и отступая в угол.

Но на полпути Заморыш остановился. Глаза его заблестели от гнева.

Бова Королевич не заметил этого. Он продолжал наступать на Заморыша, веря, что тот должен, как всегда, уступить ему.

И трясун даже не успел загородиться, когда перед его глазами с быстротой ветра дважды просвистело серое крыло. Теряя перья, почти ослепнув от ударов, Бова Королевич повалился на пол.

На следующий день он еще раз решил попытать счастья и снова был сбит вниз. И только тогда трясун решил оставить в покое гонца. Важный красавец смирился со своим поражением.

Незримо бежало время. Наступила осень. Бова Королевич по-прежнему продолжал лениться, часами просиживая на крыше. Весь его летный путь лежал от голубятни до дымовой трубы.

Зато Заморыш пользовался всякой возможностью полетать. Неутолимая жажда полета, такая же сильная, как жажда воды, тянула его в синий океан неба. Там он нередко оказывался выше других птиц, будто звал их последовать своему примеру. И казалось, что облака, как волны, качают его на своем гребне.

С каждым днем фигура серого голубя становилась округленнее, а мускулы жестче. На земле он тоже не оставался без нужного дела: подолгу и усердно чистил свои перья. Мне даже казалось, что они уже не серые, а синевато-дымчатые.

А Бова Королевич, которому красота досталась от рождения, мало ценил ее. Он не хотел причесываться и купаться, как это делали остальные птицы, и его соболий наряд постепенно ветшал и портился.

Из-за этого молодой трясун трудно перенес суровую зиму. Он часто мерз и, сильно похудев, с трудом дождался весны.

Пришло время линьки голубей. Это очень трудная пора для птицы. Почти болезнь. Даже самые большие красавцы превращаются в неловких угрюмых увальней.

Зато после линьки птица щеголяет в новом наряде, таком чистом и тугом, будто его помыли в крахмале. Иной раз бывают и неожиданности. Совершенно белый голубь после линьки становится пестрым, светло-желтый темнеет, а черный становится серым.

В самом начале линьки я уехал с дядей Сашей и дедом Михаилом на рыбалку. Жили мы в палатке на берегу ключевого горного озера, жгли костры и набирались здоровья. Иногда вспоминали о голубях. Как-то они поживают в это нелегкое для них время?

Вернувшись с рыбалки, мы все вместе отправились ко мне. Как следует отмывшись от дорожной пыли, сели за стол. Но тут я не выдержал и побежал на балкон. Хотелось поскорей поглядеть на своих голубей. Право, я очень соскучился по ним.

Первый, кого я увидел в голубятне, был Бова Королевич. Линька почти не изменила его. Он по-прежнему был в белом пере, только черные пятна немного повыцвели, стали серыми. Это полбеды. Хуже другое. Ленивый Бова Королевич уже успел запачкать свое новое оперение, и концы длинных, низко опущенных крыльев слиплись от глины. Верно, он слетал в палисадник, копался в сырой земле и поленился почистить перья.

У голубей была пора больших любовных песен, но я что-то не заметил около Бовы Королевича голубки. Неужели этот лодырь не хочет обзаводиться семьей?

Птицы ворковали и укали в своих гнездах. Многие голубки уже положили яйца, из некоторых даже выклюнулись птенчики.

Переглядев всех голубей, я вспомнил о Заморыше. Где же он? На темной угловой полочке его не было. Неужто серую молодую птицу кто-нибудь обидел и она улетела из родного дома искать себе счастья?

Но тут я обратил внимание на гнездо в сторонке, под самым потолком. Раньше оно пустовало. Теперь около него сидела голубка с белым воротничком на шее. С кем же она свила себе дом?

Я осторожно протянул руку и достал из гнезда голубя, сидевшего на яйцах. Выйдя на свет, оглядел голубя и удивился. У меня в ладони была стройная темно-голубая птица. На круглой красивой голове сверкали смелые красно-желтые глаза.

И вдруг я обрадованно охнул. Заморыш! Это же он, сын безымянных гонных птиц, смельчак и работяга. Вон как перелинял, вон какой удалец стал!

Моим приятелям, верно, надоело меня ждать. Дядя Саша и дед Михаил, ворча, вышли на балкон.

Увидев у меня Заморыша, дед Михаил прищурил глаза и прищелкнул языком:

— Ты где это, слышь, такую красаву добыл?

Я рассмеялся:

— Да ведь это жабенок. Ты что — не узнал его?

Дед Михаил подмигнул дяде Саше и сказал, посасывая трубку:

— Рыбаки да охотники — известно — одну правду говорят. Поговорка о том есть.

— Да нет же! Честное слово, это тот самый гонец, которого ты видел.

— Ну, да? — удивился старик. — Он что — еще раз родился или как?

Помяв в раздумье бороду, дед Михаил спросил;

— А тот-то где, — трясун?

Я кивнул на полочку.

Старики просунули в дверь головы.

— Этот, что ль? — выяснял слесарь.

— Вроде бы.

— Сел волдырем — и ни с места, — ворчал дядя Саша.

— Экая верста выросла, — без особого сожаления говорил дед Михаил. — Видать, ему не страшно с ума сойти — не с чего...

И оба старика, махнув руками, пошли в комнату.

Внезапно дед Михаил остановился и, подергав усы, сказал мне, как всегда, очень решительно:

— Ты ему, Заморышу, имя-то перемени. Нечего зря обижать птицу. Понял?

Утром ко мне постучали.

Вошел дядя Саша и прямо с порога сказал:

— Подари Кирюху, сосед.

— Какого Кирюху?

Дядя Саша протиснулся на балкон, залез в голубятню и вытащил оттуда грязновато-серого, только что отпищавшегося голубенка, купленного мной в прошлое воскресенье на рынке.

Голубенок был с виду ужасно несуразный. Начиная с его немыслимого оперения, длинных красных ног и кончая коротким, как у цыпленка, хвостом — все в нем наводило на мысль о помеси вороны с курицей.

— Вот его подари, — сказал дядя Саша.

— Возьми, — усмехнулся я. — А зачем он тебе?

— Резать будет! — решительно заявил дядя Саша и, прищурив глаза, отодвинул голубя на вытянутую руку. Он повторял этот жест всякий раз, когда хотел всесторонне оценить птицу.

— Такие глаза не голубю, а волку положены, — продолжал мой сосед. — А это что-нибудь да значит!

Что именно это могло значить, едва ли знал и сам дядя Саша, но спрашивать его было бесполезно.

Он ушел и унес с собой Кирюху — буро-серого голубенка с красными ногами и коротким куриным хвостом.

Дядя Саша принадлежит к племени голубятников, для которых голуби — это и спорт, и отдых, и любовь, вместе взятые. Сколько я его знаю, у него ни разу не хватило терпения продержать голубя в связках до тех пор, пока не обживется на новом месте. Утром купив птицу, дядя Саша уже вечером развязывал ее и, размахивая палкой с тряпкой, поднимал в воздух.

Девять голубей из десяти, конечно, улетали немедленно. Десятый не улетал или потому, что был маленький, или потому, что у него были вырваны перья из крыльев, короче говоря — потому, что он не мог улететь.