Сергей Жигалов - Бродячие собаки

Предколхоза посмеялся над Женьком:

— Барана тебе, да мы их сами хуже волков перевели.

Егерь же подробно выспросил, где Женька убил волка, нехорошо усмехнулся, посулил:

— Хренов волчатник, ох отучу я тебя по тетеревиным токам шастать!..

Когда Женек мчался на мотоцикле в холмы, в нем еще ворочались, кололи эти: «Волчатник хренов…»

«… Да пуганые мы. Хозяин нашелся, — про себя доругивался Женек с егерем. — Лисы душат этих тетеревов — ничего, а человеку… сразу «волчатник хренов». Дурак, сунулся к нему…»

Стратегически Женек спланировал обснимать со зверя шкуру и загнать кому-нибудь, нефтяникам: «Хоть заряды за эту падаль оправдаю…» Но когда вытряхнул зверя из мешка, сдирать клокастую, в репьях шкуру расхотелось. С минуту он стоял над волком, разглядывая прилипшее к окровавленному волчьему боку, играющее на солнце изумрудное тетеревиное перо. Носком сапога сковырнул перо, вдавил его в землю, плюнул и укатил. К вечеру того же дня Женек, вдугаря пьяный, на том же мотоцикле помчался на станцию встречать сестру. Залетел под встречный лесовоз и скончался на месте. В неподъемном из сырых сосновых досок гробу Женька закопали в землю. А через пару дней через зазоры между досками в Женькову домовину пожаловали могильные черви и устроили пир.

В то же время на меже в бурьянах вороны устроили на останках Трехлапого горластый собантуй. Разнесенные ветром клочья волчьей шерсти пошли на гнезда полевкам. За лето суховеи, вздымавшие с пашни тучи пыли, засыпали волчий скелет. Так растворился в Ветлянских холмах последний здешний волк. Но природа как будто бы не терпит пустоты. Пройдет время и опустевшую волчью нишу заполнят бродячие собаки. Природа озаботится и вооружит их еще большей свирепостью, хитростью и бесстрашием, чем волков.

Благо есть с кого дикой природе брать пример. С кого? Да с браконьера. Нет на земле хитрее и ненасытнее хищника, чем этот «санитар природы». Он тоже претерпел мутацию. Теперь это не диковатый абориген с шомпольной одностволкой и сапожным ножиком за голенищем. Нынешний двуногий «хычник» оснащен военными карабинами, помповыми ружьями с оптикой, приборами ночного видения, рациями, японскими снегоходами, джипами и комком соли вместо сердца. Кроме себя, ему никого и ничего не жалко. И не боится он никого, кроме себя, тоже. Случись, прищемят ему пушистый хвост, тотчас выпорхнут из сизоватой стали толстомордых сейфов серенькие чековые книжки, засучит языками наемная совесть: «Пострадал мой клиент… Превысили закон в его отношении… Возместить моральный ущерб…» И еще выше, в кабинете через стену от бога провернутся шестеренки, сожмутся пружинки, замкнутся контакты и колыхнет телефонную мембрану на гербовом телефоне голос из поднебесья: «… Слушай, Эдуард Константинович, у тебя там толковый парень работает (имярек). Разворотистый, энергичный. Ты какого о нем мнения, а? «И тонкое ухо Константиновича в мгновение расшифрует всю соль и перец, закодированную в этом «а?».

И тогда провернутся шестеренки другого диаметра, сожмутся пружинки… и вогнется барабанная перепонка от рыка в мембране: «Какого вы там к мужику прицепились! Ну и что трех лосей!.. Гвалт на всю страну подняли. Газетчиков этих зачем? Как хотите! Никакого уголовного дела! Плевать, что все знают. Ты чо? Тебе русским языком говорю. Нет там никакого состава преступления. Нет!.. Он деньги на закупку двенадцати благородных оленей переводит в виде спонсорской помощи, а мы его под суд?! Соображай!..»

И наш хычник в героях. А то что он стельной лосихе брюхо разрывными пулями изорвал и теленок на бегу из нее вывалился, так это в спонсорской сумме всего лишний нолик.

В немалых количествах водятся бракуши статью пожиже и чином пониже, но те отчаяннее и злее. Началось, к примеру, распыление льда на Ветлянском водохранилище, они тут как тут. По берегам сидят, ждут, как волки.

В совестливые времена при рыбьем нересте в церковные колокола не звонили, мосты соломой застилали, опять же, стуком колес мечущую икру рыбу не потревожить. А ловить, боже упаси. Отнерестится, порожнюю тогда и лови. Теперь лед толком не распылился, кинулись на воду. Концы сетей в полкилометра, с пауками, с закидушками, с острогами, кто с чем, как на пожаре. Умей рыба зевать в голос, до небес бы над водохранилищем крик вздымался: «Люди добрые, пустите хоть икру отметать!»

Венька вторую неделю на воде ночует. С областного общества охотников ребята приехали, с инспекции рыбохраны. Протоколов мешок насоставляли. Сети браконьерские кошкой, как ботву в огороде, соскребали. На берегу бензином обливали и кучами жгли. Чуть отвернись, норовят из огня сетки выдернуть и опять в воду. Как с ума посходили. Лещ недуром пошел. Час-полтора сеть постоит и грузнет, набивается в каждую ячею.

Попробуй тут порядок навести, сам можешь свободно в гости к ракам уйти.

Вечером вдоль берега Венька на катере идет, костерки как волчьи глаза из темени мерцают. Ткнешься носом в берег около такого волчьего глаза, шагу ступить не успеешь, навстречу хозяева бегут, стакан с водкой в одной руке, будто нож сверкает, в другой огурчик озябший пупырчатый:

— Вениамин Ляксандрыч, от чистого рыбацкого сердца!.. Какие мы браконьеры? Свежим воздухом дышим на природе. Удочки вот, на ушицу… с нами похлебать…

Не люди, а воск, милота родниковая. Но в глазах сощуренных искорки колючие, азартные: «Эх ты, инспектор, пес казенный, плавник-чешуя, не поймаешь ни х…»

Вот и попробуй из таких склизких налимов уху сварить.

А дома Танчура войну на семейной глади развязала:

— Как твоя зазноба прикатила, сразу у тя рейды начались.

— Какая еще зазноба? — не сразу догадался Венька.

— Не прикидывайся, Натаха насовсем прикатила, будто не знаешь. Прикидывается!..

Это «Натаха прикатила», как окуневые иголки впились, пухли и ныли под сердцем. Много о чем думалось, но больше мучила загадка: «Насовсем-то почему?…»

Тут погода испортилась. Дождь со снегом вперемешку. На воду вышли в сумерках. «Прогресс» на двух моторах крался вдоль тальников, похрюкивал. За ветровым стеклом на доске ежился Генка Рассохин с областной инспекции. Все браконьеры от Ульяновска до Астрахани знают Рассоху, что деньгами не купишь и под стволом не сморгнет. Отчаянный, верткий, как угорь. И брал Рассоха бракуш не отвагой, глазами брал. Глянет человеку в душу из-под долгих ресниц, будто весть радостную принесет. И самый отпетый бракуша стишает. Ведет инспектор допрос протокольный, а глазами будто утешает, де, мы-то с тобой друганы, знаем: ерунда это все, муть донная… И самые лютые бракуши вроде как под наркозом послушно все исполняют, а потом руками всплескивают: нас сколько было… Мы бы его, как котенка в ведре, утопили… Протокол на себя подписали… И вроде бы тверезые. Ну, Геннадий Федорыч, ну, Рассоха! С годами в этой неравной войне на воде рассохинские глаза от частых взрывов злобы и ненависти будто припудрило серым пеплом. И редко какой состарившийся на воде двуногий хычник не пригибался законопослушно под рассохинским взглядом.