Сергей Жигалов - Бродячие собаки

Кровь из разорванной щеки заливала куртку. Венька подошел ближе, вскинул пистолет.

— Не надо. Прости нас, — закричал Кабанятник. Алик полз по грязи на коленях, плакал.

— Тащите на берег, а то захлебнется, — показал пистолетом егерь на баламутившего воду ногами Камуфляжью Лапу. Когда его выволокли на склон, тот уже был мертв. Пуля пробила сердце, навылет.

Теперь в широко раскрытых глазах Камуфляжьей Лапы стояло весеннее небо. Промелькнула в зрачке низко пролетевшая ворона. Егерю показалось, будто Боб подмигнул ему.

Весь этот день прошел для егеря как в тумане. Хирург накладывал швы на рассеченное острогой щеку. Допрашивал следователь. Возили на место происшествия. Венька рассказывал и показывал, как все произошло.

К вечеру его начинал бить то сильный озноб, то вдруг делалось так горячо, будто его окунали в кипяток.

Танчура собрала на него все одеяла, шубы. Щипало от пота шов на щеке.

Вовка взбирался к нему на кровать, гладил отца по волосам:

— Пап, а зачем ты их мукой натер?… А она смоется? Мамка говорит, на все время… Ты мне так тоже сделаешь.

— Кыш отсюда. Дай отцу полежать спокойно. Видишь, болеет. Иди вон по телеку мультики твои про Скруджа.

— Не надо. Я ему лоб холодю. Он мне велел. — Вовка клал обе прохладные ладошки Веньке на лоб. — Так холодит, пап? Давай снега принесу.

— Смотри шов не задень, холодильник. Вень, я полотенце намочу. На лоб положим?

— Не канителься, Тань, все нормально.

— Ничо себе. Двенадцать швов. Шея вся угольно-черная. Какими-то полосами. Одежа в грязи, не отстираешь, — едва сдерживала раздражение Танчура. — Скажи, что хоть с тобой случилось. Все спрашивают, а я ничего не знаю. — Голос Танчуры дробился эхом. Слова превращались в красные сполохи, метались по комнате.

Ночью егеря на «скорой» увезли в райбольницу. Венька был без сознания. Упало давление. Обнаружились хрипы в легких. Дежурный врач-хирург, тот самый, что принимал роды у Танчуры, теперь с бородкой и животиком в состоянии егеря опасности не углядел. Капельница, антибиотики, жаропонижающее…

Утром к егерскому дому подкатила заляпанная грязью «десятка». Танчура как раз выходила с Вовкой из дома, вела в садик. Из салона вышел быстрый в движениях парень в черном свитере, с коротким ежиком волос. Присел на корточки перед Вовкой.

— Как тебя зовут? Вова? А фамилия Егоров? Молодец. А где папка?

— В больницу увезли с темпе… с темпелатулой.

— Чего допытываешься? Ты сам кто такой? — неласково спросила незнакомца Танчура.

— А вы его жена? — Парень в черном, не вставая с корточек, прицельно снизу вверх оглядел Танчуру. — У меня для вас гостинец. Ген, открой, — крикнул он в сторону машины. Крышка багажника поднялась. Парень вытащил оттуда большую картонную коробку. На нее поставил другую поменьше. — Откройте, я занесу.

— Эт что за гостинцы? — Танчура не тронулась с места. — Может, бомба какая чеченская?

— Ну, бдительная, — засмеялся парень. — Смотри. Тут коньяк, а в этом икра, балычок, семужка. Апельсинчики-лимончики…

— Веник не забудь, — донесся из машины голос.

— Точно. — Парень бросился к машине. Достал с заднего сиденья полыхнувший на солнце букет пунцовых роз. — Это вам.

— Такая красота, — закраснелась Танчура. — Это от кого все?

— Держите! От Бармалея.

— Щас я ворота отворю. Может, вы с дороги перекусите? — засуетилась Танчура. — Кто Бармалей-то такой богатый? Вов, не стой. Открой ворота дяде.

Во дворе парень достал из брюк пачку пятисоток в банковской упаковке. Протянул Танчуре.

— Это отдадите мужу.

— Нет. — Она даже руки за спину спрятала. — Вы сами ему отдайте.

— Это долг. Мы ему возвращаем. — Парень положил деньги на крыльцо. Хлопнул воротами и уехал.

Глеб Канавин, мокрый после душа, накинув халат на голое тело, пил чай. Отходил после запоя. В углу телевизор бубнил местные новости. Гнали всякую мелочь. Вдруг Глеб насторожился. «Сегодня криминальный мир области прощается с одним из самых крупных авторитетов региона, — частила дикторша. — Три дня назад был убит Борис Колымский, известный в криминальных кругах под кличкой Боб. По версии силовиков это было заказное убийство. Имя убийцы авторитета известно. Но держат в секрете. Боб Колымский курировал городской автомобильный рынок. Имел долю в игорном бизнесе, сеть магазинов и многое другое…»

Глеб отставил чашку. Нашарил пульт дистанционки. Его величество случай сам шел на него. Он нажал кнопку дистанционки, включив запись мелькавших на экране кадров на видео.

На экране возникли и пропадали машины ГАИ, перекрывшие боковые улицы. В устье змеившейся черной людской рекой плыл блестевший лаком и золотом гроб. «И ни одного крупного плана, — усмехнулся Глеб. — Оператор не первый раз снимает. Умудрился забраться на крышу, а ни одной рожи не показал».

Через минуту он уже звонил одному из своих приятелей, офицеров из «Альфы».

— Так кто грохнул этого урода? — Чай из чашки плеснулся на палас, будто из трубки сильно дунули в чашку. — Кто-кто его завалил?… Быть не может. И где он теперь? Как дома? Они же его порвут. На поминках, как всегда, будут клясться отомстить убийце…

Глеб нажал кнопку микрофона, положил трубку. В комнате зазвучал голос говорившего на том конце провода.

— Тебе что-нибудь говорит кличка «Развалина»?

— Слышал, так, бандюган, авторитет какой-то, — сказал Глеб.

— Это один из самых серьезных криминальных авторитетов. Вор в законе, еще тот, советской формации. Жестоко карает беспределыциков. Так вот. Развалина с осени охотился за этим психом. Помнишь, джип его расстреляли? Шофера завалили. А он на пол лег и ни царапины. Потом мину в подъезд подложили… А тут им везуха. Бесплатный киллер.

— Слушай, как-то не вяжется, — перебил говорившего Глеб. — Такая птичка и без охраны.

— А он, этот Боб такой был, отмороженный… С ним были двое. Алик, его правая рука, и еще один друг, бизнесмен… Теперь этого бедного егеря или сразу пристрелят, или посадят, а там на зоне уберут…

Через два часа Глеб чисто выбритый входил в здание райбольницы. Когда он в сопровождении медсестры поднялся на этаж, поперек коридора встали двое крепких близнецов в темных костюмах. Загородили дорогу Глебу.

— Вы кто?

— Вы почему без халатов в медучреждении, закричал на них Глеб. — Пусть немедленно наденут халаты, — повернулся он к медсестре. — Идемте!

Глеб сделал шаг к кровати и остановился, потрясенный. Он не сразу узнал егеря. Лицо его было обмотано бинтами. Из белизны провально чернели глазницы, выглядывал заострившийся нос. Шея представляла собой один страшный синяк с желтоватым оттенком.

Из бинтов на Глеба глянули сухие горячечные глаза. Венька был в сознании.