Бернар Эйвельманс - В объятиях спрута

“Какие песни пели сирены? — задается вопросом сэр Томас Браун. — Каким именем назвался Ахилл, когда прятался среди женщин?”

Не надо быть философом XVII века, чтобы интересоваться подробностями на первый взгляд такими ничтожными. Сегодня даже педантичный зоолог, который ищет следы гигантских головоногих в самых древних текстах, сразу же задается таким же несуразным вопросом: “К какому зоологическому виду могла принадлежать страшная Сцилла, с которой должен был повстречаться Одиссей на обратном пути?”

Современного исследователя должен приободрить тот факт, что такой эрудит, как сэр Томас, тоже размышлял над такого рода проблемами, с тем интересом к первопричинам, который появился с расцветом научной мысли в Англии: “Вопросы затруднительные, это верно, но все же не исключающие некоторых догадок и предположений”.

И действительно, как уже пытался доказать Эзеб де Сальверт в начале прошлого века, можно предположить, что образ чудовищной Сциллы из “Одиссеи” был навеян Гомеру каким-то гигантским осьминогом.

Цирцея предупреждала Одиссея: два морские пути ведут в родную Итаку, но одной дорогой он не должен воспользоваться ни в коем случае — там его корабль разобьется о блуждающие рифы. Предпочтительнее для него выбрать вторую; хотя она тоже нелегка. Она проходит между двумя скалами, каждую из которых сторожит чудовище. Одна скала поднимается до неба, и в ней проделан туннель: это логово Сциллы. У подножия другой, которая гораздо ниже, могучая Харибда трижды в день поглощает и выбрасывает черную воду из глубины.

Харибда — это, по-видимому, водоворот. Фантастический портрет Сциллы, нарисованный волшебницей, Сциллы, “встреча с которой не обрадует даже Бога”, сначала ставит в тупик, но если сделать поправку на искажающую линзу поэтического воображения, в чудовище можно узнать осьминога внушительных размеров.

(По мнению самого известного комментатора Гомера, Виктора Берара, две скалы, о которых идет речь, находятся в Тирренском море, к северу от Сицилии, а именно, между островами Липари и Вулькано. Действительно, в “Навигационных инструкциях”, действующих сегодня; можно найти указания, поразительно напоминающие советы Цирцеи. Две дороги предлагаются каботажному судну, которое, выйдя из Монте-Чирчео, на берегу Латиума, хочет попасть в какой-либо южный порт, — с одной и с другой стороны огибающие Сицилию. Восточная дорога проходит через Мессинский пролив, где нет никаких опасных рифов, но есть маленький водоворот, Гарофало. На западном маршруте, который огибает Трапани, путеводитель указывает две замечательные скалы. “Севернее расположена скала Пьетра-Лунга, высотой 47 м, вулканического происхождения, внизу ее имеется отверстие, через' которое могут пройти насквозь лодки и небольшие суда; другая скала, Пьетра-Менальта, значительно ниже и обычно покрыта чайками”. Переместите водоворот Гарофало, передвиньте его к подножию Пьетра-Менальти, и вы получите картину, в мельчайших деталях повторяющую описание Цирцеи. Гомер не придавал большого значения географической точности: он доказывает это, помещая на пути, “которым не следует плыть”, блуждающие рифы, описание которых он позаимствовал из более ранней эпопеи об аргонавтах и которые больше похожи на рифы в Босфоре. На самом деле, по-видимому, поэт хотел подчеркнуть только разные виды опасностей, которые угрожали путешественнику в сицилийских водах).

“В середине скалы зияет черная пещера с выходом на северо-запад, к Эребу… Там прячется Сцилла, ужасная и лающая, которая, будучи страшным чудовищем, имеет голос щенка… Ее лапы, которых всего двенадцать, коротки, как обрубки, но у нее еще шесть шей непомерной длины и на каждой из них ужасающая голова с пастью, вооруженной тройным рядом зубов, частых и чешуйчатых, и рядом с ней витает призрак смерти. Спрятавшись до половины в своей пещере, она протягивает наружу свои чудовищные шеи и обшаривает все закоулки вокруг своей скалы, ловко хватая дельфинов и морских собак и даже одно из тех больших морских животных, которых множество вскормила Амфитрита своей грудью. Ни один лоцман не может похвастаться, что благополучно прошел мимб этой скалы, поскольку чудовище никогда не упускает возможности каждой из своих разинутых пастей стащить человека с палубы”…

Как известно, Одиссей очень благоразумно предпочел пожертвовать шесть матросов прожорливой Сцилле, чем позволить поглотить весь корабль с людьми и имуществом ненасытной Харибде. Из двух зол он выбрал меньшее, а тот, кто выдумал выражение “выбирать между Сциллой и Харибдой”, не мог похвастаться таким здравым смыслом.

Но вопрос не в этом: здесь мы пытаемся установить личность многоголового и лающего чудовища Гомера.

Можно, конечно, напомнить, что головоногие не лают и имеют только одну голову, как все существа на земле, в отличие от Сциллы, с ее многочисленными шеями и ногами, но правда также и то, что невозможно отделаться от впечатления, что описание касается осьминога, сидящего в своем логове. Уцепившись за неровности скалы двумя своими щупальцами, он протягивает остальные шесть наружу, чтобы хватать добычу. Концы щупалец, обычно скрученные в клубок, можно при наличии воображения принять за головы. И можно также предположить, что три ряда зубов — это намек на ряды присосок на конечностях спрута. Конечно, их всего две у большинства этих животных, но сосальца на присосках образуют такую тесную мозаику, что для того, чтобы разглядеть план их расположения, надо изучать мертвое животное. И наконец, "если осьминог и не имеет голоса, он тем не менее издает странные звуки посредством своего сифона, когда он его высовывает из воды и спазматическим движением выбрасывает содержимое мантии. Этот слабый шум можно с натяжкой сравнить с тявканьем щенка.

(Любопытно отметить, что многие переводчики «Одиссеи» просто выбросили стихи с 86-го по 88-й из двенадцатой песни под предлогом, что такое чудовище, как Сцилла, не может иметь щенячьего голоса. Другие же «поправили» Гомера, заменив щенка на львенка).

Сцилла была, таким образом, спрутом, но увиденным глазами героев и полубогов античной Греции.

(Возможно, само имя Сцилла может служить слабым указанием на ее сущность. По мнению некоторых филологов, оно происходит от санскритского глагола «skad» (рвать) и должно означать «трепальщик» или «дробильщик». Можно задаться вопросом, не того же ли самого происхождения слово «squid», которым англосаксы называют кальмаров, и сделать из этого соответствующие выводы).

В конце концов, поэт VII века до нашей эры имеет такое же право приписать осьминогу шесть голов, как почтенный Гюго — наградить его с пафосом «тысячью отвратительных ртов». Первый даже имеет то преимущество перед вторым, что не информирует нас поучающим тоном о совершенно невероятной анатомии животного.