Максим Зверев - Таинственные перья (сборник)

В комнате перерыли всё, искали по всему зоопарку, но пропажа не нашлась. Обескураженные юннаты собрались на совещание. Что делать? Где искать енотёнка?

В это время в дверь юннатской комнаты постучали. Вошла женщина. Это у неё вчера ребята купили кошку с котятами. Она держала в руках беглянку, а в корзине копошились котята и енотёнок.

Оказалось, кошка за ночь перетаскала их поодиночке домой, где жила, за несколько кварталов от зоопарка.

Всё семейство опять поселили в юннатской комнате, но дверь и форточку на ночь закрыли.

Так вырос в Алма-Атинском зоопарке совершенно ручной енот, кошкин выкормыш.

На следующий год весной лесник Казакпай медленно ехал по тропе своего объезда. Крики кедровок привлекали его внимание. Внезапно лошадь под ним испуганно захрапела и остановилась, насторожив уши. Перед ней по тропе полз рысёнок.

Казакпай спрыгнул с седла, поднял холодного рысёнка и сунул его за пазуху. Он покопошился в тепле и притих. Лесник повернул коня обратно и поехал в город.

Так полуживой и полуслепой рысёнок попал в приёмыши к нашей Мурке. Она без всякого неудовольствия приняла подкидыша, облизала его, и он зачмокал, припав к соску.

Первую ночь юннаты дежурили около кошки, но она относилась к рысёнку, как к своему родному котёнку, хотя он и был ростом почти с неё.

Рысёнок рос не по дням, а по часам. Через полмесяца он сделался крупнее Мурки, а через месяц стал вдвое больше своей кормилицы. И всё же он продолжал сосать Мурку. Это было удивительное зрелище. Пушистая пёстрая кошка покорно лежала на боку, прищурив глаза. Огромный рысёнок, с урчанием, терзал её соски, и казалось, он пожирал самоё кошку.;

Рысёнок вёл дневной образ жизни. Всю ночь он спал на подстилке, в ящике. Мурке не осталось там даже места, чтобы посидеть. Впрочем, она не спала все ночи напролёт, а ловила мышей на аллеях около клеток зверей. Она таскала добычу в ящик своему приёмышу. Утром он просыпался, зевая и потягиваясь, весь обложенный ночной добычей.

Интересно было наблюдать, как Мурка водила рысёнка по саду, приучая к самостоятельной охоте. Степенно и важно она шагала между кустов, насторожив уши, а рысёнку было неудержимо весело: он прыгал, гонялся за бабочками, пытался ловить мух или подползал к кончику Муркиного хвоста по всем правилам рысьих повадок, полученных по наследству от предков. Прыжок — и кончик хвоста Мурки пойман.

Но солидной взрослой кошке совсем не до забав: раз-раз-раз! — несколько молниеносных пощёчин передней лапкой сразу делали рысёнка серьёзней.

Мурка шла на всё, лишь бы её рысёнку было лучше. Она уступала ему не только постель, но и еду. Рысёнок съедал обе порции молока — за себя и за Мурку. Кошка отходила в сторонку, садилась «пеньком», обвив себя пушистым хвостом, и не мигая смотрела, как ест рысёнок. Если в это время мимо проходил наш старый охотничий сеттер, Мурка мгновенно обращалась в разъярённого дьявола, и пёс, поджав хвост, спешил восвояси. После двух порций молока у рысёнка наступал необузданный прилив игривости, а голодная Мурка убегала в сад ловить мышей. Пришлось кормить их в разных комнатах.

Время шло, рысёнок обратился во взрослую, совершенно ручную рысь. На следующий год Мурка выкормила львёнка, потом двух серебристо-чёрных лисиц.

Исчезновение знаменитой кормилицы было таинственным. Она заканчивала выкармливание очередного подкидыша — барсучонка. С вечера Мурка убежала в сад, принесла одну мышь, и это был последний подарок её выкормышу. Больше Мурка не появлялась. Что с ней случилось, так и не удалось узнать.

Речка Асы всегда привлекала меня обилием в ней форели. В горной речке было удивительно много этой красивой рыбки, быстрой как молния. Кто впервые назвал форелью горного османа, неизвестно: оно прочно установилось за ним у нас в За-илийском Алатау. И в самом деле, осман очень похож на кавказскую форель.

Солнце поднялось высоко и жгло немилосердно. Наши кони выбивались из сил на крутых подъёмах, а мы тащились за ними, держась за хвосты и еле передвигая отяжелевшие ноги. Наконец перевал в долину Дженешке был взят. Я невольно остановил коня, любуясь величественной картиной горных вершин. Здесь ничто не препятствовало глазу для кругового обзора, как в степи. В долине кое-где зеленели посевы, а выше чернели ельники. За ними громоздились снежные вершины с вечными снегами хребтов Кунгей-Алатау. На севере, насколько можно было видеть в сильный бинокль, тянулась равнина. Она упиралась в горы, как в стену, — без всяких холмов и предгорий.

Спуск с перевала занял у нас больше времени, чем подъём. Кони съезжали с крутяков, садясь на зад, по-собачьи. Грохот камешков из-под копыт заполнял всё ущелье. Впрочем, за трудную дорогу мы были награждены встречей с архаром — он как видение возник над тропой, мощный, круторогий, взглянул на нас и мгновенно исчез.

К полудню мы подъехали к кошаре около горы Муюс. Зимой в ней держат по ночам овец. На южных бесснежных склонах они пасутся всю зиму.

Мне приходилось видеть много кошар в Казахстане. Из чего только их не строят! Но перед этой кошарой меня буквально выбросило из седла, и я схватился за фотоаппарат — она была искусно сложена из множества рогов архаров!

Видя моё изумление, проводник улыбнулся: — Айда дальше, пожалуйста, их кладбище там! — И он показал камчой в сторону долины речки Дженешке.

Вечером мы остановили коней в узкой щели, поросшей кустарниками, в самых верховьях ущелий Кок-Су и Кара-арча, На земле всюду лежали рога архаров. Здесь были старые, выбеленные солнцем, были и тёмные. Все рога были только старых архаров с крутыми, могучими спиралями завитков, из которых поднимались стволики шиповника и трава. Костей не было. Вероятно, их растащили волки, грифы и сипы. Только одни пудовые рога.

— Отсюда и возили на кошару, как с кирпичного завода. Кладбище это их. Подыхать сюда приходят со всех гор, — пояснил проводник.

И в самом деле, это было похоже на правду.

Но в чём же дело? Почему только рога старых архаров и нет ни одной пары рожек архариц или молодых самцов? Про кладбище слонов в Африке мне приходилось читать у Г. Бауэра в его «Книге о слонах», но про кладбище архаров ещё никто не слыхал.

Так я и уехал отсюда, не разгадав причины скопления рогов архаров. Ночевали мы на берегу Дженешке.

Утром к нам подъехал знакомый казах — лесной объездчик. Он слез с лошади, и мы закурили. Про кладбище архаров он, конечно, знал. Я задал ему вопрос, мучивший меня со вчерашнего дня, и он объяснил мне, что архары не сбрасывают рога каждый год, как олени, они растут у них до смерти, и поэтому к старости рога делаются такими большими, что свисают ниже морды и не дают щипать траву. Такие архары спускаются в ущелья, где растут кустарники, и питаются ими, однако быстро худеют и дохнут.