Дэвид Эттенборо - В тропики за животными

Она оказалась пустой. Ни людей, ни броненосца мы не обнаружили. Да и места в ней для такого зверя не было. Но хижина была обитаемой. Мы нашли старую рубашку, три остро наточенных топора, несколько эмалированных мисок, расставленных вдоль бревенчатых стен, массивный шкаф с зеркалом на дверце и, наконец, гамак, подвешенный в углу. По всей вероятности, немец был на работе, в лесу. Мы аукали и кричали на манер тирольских горцев, а Андреас в грузовике выводил сигналом пронзительные рулады. Но никто не откликнулся. Удрученные, мы сели у хижины, прячась от солнца.

В шесть часов впереди на дороге из-за поворота показался всадник. Это был немец. Я бросился к нему.

— Тату каррета? — произнес я, не в силах сдержать волнение.

Немец воззрился на меня, как на лунатика, и мне стало ясно, что никакого гигантского броненосца мы сегодня не увидим. Сэнди изложил суть дела, и в скором времени, прибегнув к некоторой помощи дедукции, мы восстановили цепь событий. Она предстала перед нами во всей своей безотрадности.

Неделю назад один поляк, работающий у немца, пришел в лагерь с дальнего участка, где он обследовал строевой лес. За ужином он рассказал, что встретил индейца, который говорил, что недавно в их деревне устроили роскошный пир и главным блюдом на нем был гигантский броненосец. Поляк заметил, что никогда не видел это редкое животное, и хотел, вернувшись обратно, попросить индейцев поймать броненосца и показать ему. Аквиньо, прибывший из Консепсьона за партией леса, слышал этот разговор. Очевидно, он припомнил слухи о каких-то англичанах, которые разыскивают броненосцев. Поляку он об этом ничего не сказал, а сам, оказавшись в Асунсьоне, навел справки и добрался в конце концов до того агентства, где работал Сэнди. Там он заявил, что уже поймал тату каррета. Вернувшись в лагерь, Аквиньо, без сомнения, предложит поляку какие-нибудь гроши за броненосца, а потом привезет его в Асунсьон, чтобы с немалой для себя выгодой продать его нам.

Вся эта история чрезвычайно позабавила немца. И не только потому, что мы забрались в такую глушь из-за какого-то животного, а главным образом потому, что нечаянно-негаданно сорвали корыстные планы Аквиньо. Он достал бутылку виски и пустил ее по кругу.

— Музика! — крикнул он и вытащил из шкафа огромный аккордеон. Андреас пришел в восторг, и они, беспардонно фальшивя, затянули дуэтом «О соле мио». А мне было не до песен: я чувствовал горькое разочарование. Шел одиннадцатый час, когда нам наконец удалось оторвать Андреаса от веселья. Мы уехали, твердо обещав немцу щедро заплатить за любого гигантского броненосца, если таковой у него окажется, и дав ему подробные инструкции об уходе за этим животным.

В качестве приложения к инструкции мы оставили две банки бараньих языков и банку сгущенного молока без сахара.

Когда на следующий день мы вернулись в Асунсьон, я уже несколько оправился от сокрушительного фиаско, которое мы потерпели с гигантским броненосцем, и, пересказывая Чарльзу перипетии нашей поездки, смотрел на все с большим оптимизмом, чем накануне. Правда, самого зверя мы не видели, но зато разговаривали с человеком, у которого работает лесоруб, встретивший индейца, съевшего гигантского броненосца. А это означает, уверял я, что мы уже почти у цели — ведь за броненосца теперь назначена награда, и я попросил немца, чтобы он сказал об этом поляку и чтобы тот передал это индейцам. Значит, у нас есть все основания считать, что индейцы поймут, как выгодно они могут распорядиться своей добычей, если не будут превращать ее в несколько жалких фунтов не очень-то нежного тушеного мяса. Поэтому уж одного-то броненосца мы, по всей вероятности, получим.

Чарльз, как мне показалось, не слишком проникся моей убежденностью.

Пришло время отправляться в Чако. Ранним утром мы загрузили в машину свое снаряжение и поехали в аэропорт. Самолет оказался на редкость крошечным, и, несмотря на многократные попытки, нам не удалось впихнуть в него весь наш багаж. Приходилось чем-то жертвовать. Владелец ранчо, где мы собирались остановиться, уверял по рации, что нам не надо везти с собой никаких продуктов, поэтому после долгих колебаний мы решили оставить все свои съестные припасы. Позже нам пришлось об этом пожалеть.

Взлетев, мы сделали круг над Асунсьоном и на мгновение увидели уходившую на восток зеленую холмистую равнину с множеством апельсиновых рощ и небольших ферм, где живет три четверти населения Парагвая. Развернувшись, самолет взял курс на запад, пересек блестевшую на солнце широкую ленту реки Парагвай и полетел над Чако. Эта земля начиналась от самого берега Парагвая и ничуть не напоминала ту, что осталась на противоположной стороне реки. Здесь не было никаких признаков жизни человека. Под нами извивалась какая-то речка, петлявшая так замысловато, что во многих местах русло меняло направление на обратное. В поисках прямого пути река отсекала от себя собственные излучины, и они, обреченные на бездействие, превращались в зарастающие озера. Я нашел эту речку на карте; она носила очень удачное название — Рио-Конфузо. Кое-где среди речных петель сумели закрепиться пальмы. Разбросанные по обширной равнине небольшими группами, они напоминали булавки, воткнутые в выцветший ковер. На всем остальном расстилавшемся под нами пространстве не было ни лесов, ни озер, ни холмов, ни дорог, ни домов — ничего, кроме безжизненной, невыразительной, дикой пустыни. Я обратил внимание, что наш пилот имеет при себе два больших пистолета и плотно набитый патронташ. Что ж, может быть, Чако и в самом деле не только неуютное, но и небезопасное место, как уверяли наши знакомые в Асунсьоне.

Чтобы добраться до цели своего путешествия — эстансии «Эльсита»,— нам пришлось пролететь над этой негостеприимной землей почти двести миль.

Хозяева ранчо, Фаустиньо Бризуэлья и его жена Эльсита, именем которой и была названа эстансия, ожидали нас у края посадочной полосы. Глава семейства, высокий мужчина с необъятной талией, видимо, полностью игнорировал условности: его костюм состоял лишь из пижамной пары. При этом верхняя и нижняя части его одеяния были разного цвета, но обе выделялись невероятной полосатостью. Голову Фаустиньо украшал огромный тропический шлем, а глаза были скрыты под темными очками. Зато широкая радушная улыбка открыто сверкала золотом. Он приветствовал нас по-испански и представил своей жене, маленькой кругленькой даме с незажженной манильской сигарой во рту и ребенком на руках. Среди встречавших мы с удивлением увидели полуголых, раскрашенных индейцев. Это были рослые мужчины атлетического телосложения, с черными прямыми волосами, связанными на затылке в «конский хвост». Некоторые из них держали лук и стрелы, а кое у кого были старинные дробовики. Позже мы узнали, что Фаустиньо вообще редко расставался со своей пижамой, так же как Эльсита — с сигарой, но индейцы устроили маскарад специально по случаю нашего приезда.