Дэвид Эттенборо - В тропики за животными

Некоторые из наших доброжелателей называли Чако «зеленым адом». Мы старались не поддаваться эмоциям, но, тем не менее готовились к путешествию серьезно. По совету друзей мы приобрели специальные высокие сапоги, без которых в Чако, как нас уверяли, невозможно ездить верхом. Запаслись двумя дюжинами пузырьков со зловонной жидкостью; этикеток пузырьки не имели, но нас заверили, что они содержат сверхмогучее противомоскитное средство, изготовленное по армейскому заказу. Купили шприц колоссальных размеров, а к нему — невероятное количество противозмеиной сыворотки, которую нас заставили взять самые заботливые, но и самые пессимистически настроенные из наших парагвайских друзей. Запаслись десятком метров очень плотной резины (Чарльз обнаружил ее на рынке и не смог удержаться: «Чертовски полезная вещь, старина, пойдет для ловушек, ну и вообще для чего-нибудь в этом роде».). И наконец, мы стали обладателями совершенно неподъемного деревянного контейнера, наполненного всякой консервированной снедью.

Когда сборы были почти закончены, мы разыскали в туристическом агентстве Сэнди Вуда, заручились его согласием участвовать в нашем новом предприятии, а потом не без труда заказали три авиабилета до глухой эстансии в самом сердце Чако.

До отлета у нас оставалось три свободных дня, и мы решили посвятить их знакомству с народной парагвайской музыкой, которая славится далеко за пределами Парагвая. Когда триста пятьдесят лет назад на этой земле появились первые испанские поселенцы и миссионеры-иезуиты, музыка индейцев гуарани ничем особенным не выделялась. Она была простой и монотонной, медленной и минорной. Миссионеры не только обратили гуарани в новую веру, но и познакомили их с европейскими музыкальными инструментами. Индейцы быстро и охотно научились ими пользоваться. Музыкальные от природы, они вскоре целиком отдались своему новому увлечению. Музыка стала их страстью. Восприняв тот или иной европейский танец — польку, галоп или вальс,— они привносили в него своеобразный ритм и в то же время какую-то южную негу. Индейцы стали изготовлять музыкальные инструменты сами. Гитару они оставили в прежнем виде, а из арфы сделали фактически новый инструмент — маленький и легкий. В отличие от европейской концертной арфы индейская модель не имеет педалей, поэтому на ней нельзя брать полутонов. Тем не менее этот инструмент обладает богатыми возможностями, и парагвайский арфист использует их с необыкновенным талантом. Он не только виртуозный исполнитель, но и неистощимый импровизатор. Его пальцы скользят по струнам, рождая захватывающее глиссандо и сохраняя при этом опьяняющий ритм. Я в свое время слышал некоторые записи парагвайских групп, приезжавших в Европу, и теперь мне хотелось непосредственно познакомиться с этой удивительной музыкой.

Один из самых известных в Парагвае мастеров музыкальных инструментов жил в нескольких милях от Асунсьона, в маленькой деревушке Лике. Мы отправились к нему. Его небольшой дом был окружен благоухающей апельсиновой рощей — типичная картина для этой плодородной и живописной части страны. Сам хозяин сидел на своей рабочей скамье и неторопливыми мягкими движениями, выдававшими искусного мастера, полировал какую-то деталь арфы. Позади него под крышей сарая расхаживали два ручных попугая, а в саду, на деревянной перекладине, сидел прирученный ястреб. Мы расположились под апельсиновыми деревьями, а жена мастера вынесла нам холодный мате. Пока напиток ходил по кругу, хозяин играл нам на гитаре, законченной им совсем недавно. С соседней фермы подошли два подростка и тоже взяли гитары. Целый час они играли и пели. Их неподражаемые голоса звучали сладостно и вместе с тем мужественно. В них безошибочно можно было узнать голоса истинных парагвайцев. Одна мелодия сменяла другую, полную чарующих ритмов и синкопов. Парагвайские мелодии нежны, в них нет характерной для музыки соседней Бразилии порывистости, почти грубой дикости, привнесенной негритянской частью населения: в Парагвае во все времена негров было очень мало. Потом гитару передали мне, и старик попросил исполнить «уна кансьон инглези». И я исполнил, показал все, на что был способен.

Гитара, оказавшаяся у меня в руках, была великолепно сработана и обладала богатой и сочной тональностью. Не в силах сдержать свое восхищение, я спросил в максимально тактичной форме, нельзя ли купить эту гитару.

— Нет-нет,— ответил старик с такой горячностью, что на мгновение я испугался, что оскорбил его.— Я не могу позволить вам взять эту гитару, она не очень хорошая. Я сделаю вам другую, особую, и вы будете петь, как птица.

Когда через месяц мы вернулись в Асунсьон, гитара ожидала меня. Она была изготовлена из какого-то красивого парагвайского дерева, а на конце грифа старый мастер сделал инкрустацию из кости в виде моих инициалов.

За два дня до отъезда в Чако мы встретили Сэнди в центре города, в баре, где он откровенно готовился к предстоящему испытанию засухой. Он угостил нас пивом.

— Кстати,— сказал Сэнди,— вчера в наше агентство зашел один малый и спросил, правда ли, что какие-то два парня в городе интересуются броненосцами. Он сказал, что у него есть тату каррета.

Я чуть не поперхнулся. Тату каррета, то есть «тату-телега»,— так называют тут гигантского броненосца. Это великолепное существо длиной почти полтора метра встречается чрезвычайно редко, и еще никому не удавалось привезти его в Англию живым. Даже увидеть его доводилось очень немногим, и я только в самых дерзких грезах мнил себя обладателем этого сокровища.

— Где этот человек? Чем он его кормит? Здоров ли тату? Что он за него хочет? — в чрезвычайном волнении накинулись мы на Сэнди, который с обычным своим задумчивым видом потягивал пиво.

— Видите ли, я точно не знаю, где он сейчас. Если вас это очень интересует, давайте пойдем и узнаем. Сам я его не видел.

Мы бросились в агентство и разыскали клерка, который разговаривал с обладателем тату каррета.

— Да он просто забрел сюда,— ответил клерк, не понимая причин нашего волнения,— и спросил, сколько эти инглези дали бы за тату каррета. У него есть один на продажу. А я не знал, интересует вас это или нет, и он сказал, что зайдет как-нибудь в другой раз. Кажется, его зовут Аквиньо.

Какой-то бездельник, из тех, что обычно целыми днями торчат на ступеньках агентства, дал дополнительную информацию:

— Вроде он иногда бывает в конторе лесопромышленной фирмы, что у порта.

С лихорадочной поспешностью мы покинули агентство, окликнули такси и устремились по следу. В конторе нам сообщили, что Аквиньо три дня назад приплыл в столицу с грузом леса из Консепсьона, расположенного в ста милях к северу от столицы, но броненосца у него не было — должно быть, тот остался в Консепсьоне. Несколько часов назад Аквиньо, говорят, уплыл обратно.