Владимир Арсеньев - Встречи в тайге

Старик замолк. Снаружи раздавался страшный рев. Наша палатка колыхалась. Где-то упало сухостойное дерево. С диким завыванием налетал ветер на наш бивак и точно злился, что с нами он не может расправиться так, как расправился со светло-русым приискателем, пытавшимся спасти бедную вдову с детьми…

Одна из девочек, самая маленькая в отряде, проснулась и начала плакать. Мать взяла ее на руки и стала укачивать.

Я взглянул на старика. Он сидел, закрыв глаза, и левой рукой старался как бы отстранить, отодвинуть от себя страшные видения. Я дотронулся до его плеча. Он вздрогнул и испуганно огляделся, потом поднялся и молча стал расстилать постель.

Я тоже лег на свое место, но долго не мог уснуть. Мне все чудилась маленькая юраса в лесу, занесенная снегом, и в ней мать с двумя малютками, и молодой золотоискатель, прокладывающий дорогу через сугробы вот в такую же бурную ночь…

Впутешествиях по тундре моим проводником был эвенк Гавриил Попов. На реке Урми он выстроил себе маленький домик только для того, чтобы держать в нем свое походное снаряжение и кое-какое имущество. Мой приятель давно потерял оленей. Он занимался теперь охотой, немного рыбачил, но мечтал вновь, как он сам выражался, «завести рогатых коней».

Хотя Попов и сделался как бы оседлым, но, по дедовским обычаям, постоянно передвигался с места на место: где с попутчиком на лошадях, где на собаках, а где и просто пешком.

Однажды, когда разговор коснулся невзгод кочевого быта, он сказал мне:

— Как это вы можете жить в городе, столько лет на одном месте? Я не выдержал бы и года.

Спокойный, как будто даже равнодушный ко всему, человек этот преображался, когда видел свежий след зверя. Тогда он становился деятельным и энергичным. В эти минуты он забывал все: голод, усталость — и способен был переносить всякие лишения.

Судьба столкнула меня с ним случайно. В тот год я намеревался проникнуть в горную область Ян-дэ-янге. В последнем нанайском селении, Колдок, мне рекомендовали Попова как хорошего охотника и переводчика. Он был грамотен и свободно говорил по-русски. Я пригласил его — и не раскаялся.

В начале января мы выступили из якутского поселка Талакана на пятидесяти пяти оленях и пошли на восток. На шестые сутки мы достигли хребта Быгин-Быгинен и, перейдя его, направились к горам Ян-дэ-янге.

Производя маршрутную съемку, я часто останавливался, для того чтобы отметить повороты нашего пути и записать пройденное расстояние. Северные олени идут очень быстро; ни кочковатые болота, ни густые заросли в лесу для них не препятствие. Просто удивительно, как эти странные животные перебираются через заломы, занесенные снегом, где лошади непременно поломали бы ноги.

Чтобы не задерживать отряд, я велел эвенкам не дожидаться меня, но условился с ними, что около полудня на месте большого привала они оставят мне кое-что поесть. Заблудиться я не мог: двести двадцать оленьих ног протоптали в снегу хорошую дорогу. Эвенки сказали, что по ту сторону водораздела они знают место, где есть олений корм, и как только спустятся с перевала, тотчас станут биваком.

Очень важно было на ночь останавливаться там, где есть ягель — олений мох. Если корма не будет, олени убегут на старый бивак. Один раз так и случилось. Мы гнались за оленями целых шестьдесят километров и потеряли два дня.

Я приготовил планшет и тронулся следом за отрядом. Некоторое время между деревьями виднелись серые силуэты оленей и слышались голоса людей, а затем все стихло. Я шел на лыжах рядом с дорогою, протоптанною оленями.

С бивака хребет Ян-дэ-янге казался ближе, чем он был на самом деле. Я думал, что к полудню дойду до перевала. Не тут-то было! Через три часа пути он был от меня еще далеко и по-прежнему величественно вздымал кверху свои снежно-белые вершины, озаренные яркими лучами полуденного солнца.

Как раз к этому времени я вышел на небольшую полянку, истоптанную и людьми и животными. В стороне, под елью, дымился еще не успевший потухнуть костер. Здесь был привал. Тут же поблизости в один из сугробов была воткнута палка с привязанным к ней пучком голых веток, а около нее на снегу лежали кусок сырого медвежьего сала и два сухаря. Я сел на первую попавшуюся валежину, с аппетитом позавтракал, потом, за неимением чая, утолил жажду снегом и пошел дальше.

Юго-западные склоны Ян-дэ-янге, издали казавшиеся голыми, на самом деле были покрыты редким березняком; кое-где из-под снега виднелись какие-то кустарники.

Только к четырем часам пополудни я добрался до той части хребта, которая круто поднимается кверху и, по существу, составляет его гребень. Подъем в гору был настолько утомителен, что принудил меня несколько раз останавливаться и отдыхать.

Самый перевал представлял собой седловину между сопками. Когда я достиг его, солнце уже совсем склонилось к горизонту. Позади на необозримое пространство расстилалась тундра, казавшаяся сверху большим белым диском, «без меры в длину, без конца в ширину», и уходившая за горизонт. Небесный свод, расцвеченный лучами заходящего солнца в пурпуровые, оранжевые и золотисто-желтые тона, как бы опирался на ее края и казался громадным хрустальным сосудом, повисшим над землею. День угасал… Снега, покрывавшие склоны Ян-дэ-янге, окрасились в розоватые и нежно-фиолетовые цвета. Я любовался развернувшейся передо мной картиной и не особенно торопился, полагая, что буду на биваке еще до наступления сумерек.

Когда солнце совсем скрылось за горизонтом и красивая окраска снегов потускнела, я начал спускаться с хребта Ян-дэ-янге. За перевалом сразу начинался хвойный лес. Я прошел один километр, другой, третий, а бивака все не было. Приглядываясь к следам я заметил, что местами олени бежали рысцой, — значит, эвенки подгоняли их и торопились.

Тайга чем дальше, тем становилась гуще. На открытых местах еще можно было кое-как рассмотреть следы, но под сенью хвойных деревьев ночная тьма быстро сгущалась, и потому идти становилось все труднее и труднее. Мои лыжи стали путаться в чаще, — опасаясь сломать их, я должен был уменьшить шаг и бросить съемку.

В лесу воцарилась тишина, изредка нарушаемая только звонким пощелкиванием трескающихся от мороза деревьев. Ночь властно вступала в свои права. На потемневшем небе зажглись яркие звезды. Они как будто знали что-то, касающееся меня, и перемигивались между собой. А я все шел и шел.

Вдруг, к ужасу своему, я увидел, что потерял олений след. Я поспешно достал спичку и чиркнул ею: чистый, ровный снег лежал впереди меня, справа и слева.