Павел Кренев - Сваня

— Уйди, зараза! — кричал Шамбаров. — Отстань ты, ну!

Он стоял на проходе, прижавшись спиной к стене. Перед ним в боевой стойке вытянулся лебедь. Тело его было напряжено, голова задрана на прямой шее вперед и вверх. Шамбаров держал в руках сапог и отмахивался голенищем.

— Счас, подожди, — крикнул Герасим. Он открыл дверь на кухню, нащупал рукой выключатель и выключил на повети свет. — Теперь смывайся!

Шамбарова не надо было упрашивать. Вылетел на кухню, как оглашенный, захлопнул за собой дверь.

— Во дает зверюга! Во дает! Два раза клюнул. Чуть глаза не выстегнул! — Он был бледен, глаза сверкали.

Герасим прижал к животу руки, перегнулся через них и хохотал, что есть моченьки.

— А как… как получилось-то? — спрашивал он сквозь смех.

— Как да как! — разъяснял с растопыренными глазами Шамбаров. — Когда вперед шел, вижу разлегся у прохода. Отойди, говорю, мешаешь, мол, и ногой его маленько отодвинул. А он кэ-ак набросится, змей, — Виктор растопырил пальцы, сделав из них хищные когти, чтобы нагляднее продемонстрировать, какой опасности он подвергался, — два раза клюнул!

— А куда, ку-куда он тебя? — Балясников форменным образом зашелся в хохоте. Вот-вот упадет на пол и закатается.

— Один раз в живот, подпрыгнул — и в живот, представляешь? А еще куда — не скажу, неудобно. Но больно, змей, знат куда клевать.

Герасим в безудержном хохоте, весь содрогаясь, еле доплелся до стула, плюхнулся.

— А, а сапог-от, Витя, когда успел сдернуть?

— Когда приспичит, Гер, не только сапог сдернешь, а и чего другое…

Кое-как просмеявшись, Балясников стал провожать приятеля. Не удержался от подначки.

— Ты, Витя, в туалет-то сходил бы все же.

Шамбаров вздрогнул и сказал со всей серьезностью:

— Не-е, я лучше в другом месте.

Ожил! Все же лебедь ожил!

Утром Герасим обнаружил, что миска с едой пуста, а сам лебедь степенно бродит по повети, ковыряет клювом старое сено. Балясникова он встретил с достоинством, высоко поднял голову, насторожился, будто приготовился к встрече с неприятелем, и скрипуче сказал: «анг!». Герасим вспомнил, как он обошелся с Шамбаровым, и примирительно кивнул.

— Ты, это, не шали опять… Я поесть сейчас принесу…

Почти крадучись пробрался к миске, сгреб ее и задком, задком убрался с повети. Ссориться с лебедем никак не хотелось, потому что на душе был праздник.

Герасим сидел на крыльце и вдыхал в себя осень.

Стояло безветрие. Лишь время от времени налаживался поддувать и легонько шуршал в ветках рябины, росшей над крыльцом, южный ветер. Он отдавал прелью и гарью, потому что дул с полей, на которых совсем недавно сожгли стерню. Море отдыхало от постоянных ветров и лоснилось, умасленное, умиротворенное, слабо урчало в прибрежной гальке.

Над деревней висела тишина.

Благодать, что ты скажешь!

Герасим страсть как любил такие дни. Сколько бы ни было работы, он всегда выходил в эту пору из дому, и грудь его наполняла благостная тоска, и не хотелось верить, что скоро все переменится, что будут опять дожди, грязь…

В такие минуты ему хотелось, чтобы кто-то посидел с ним рядом, поглядел на все это… красиво же, черт. Позвал как-то Зинку, та послала его, как обычно, сказала, что только и дела ей, как до его закидонов.

Послушай, а что же жилец-то! Он тут рассиживает, посматривает да покуривает, а тот, бедняга, там в темноте, на повети. От ты ж боже мой!

Несправедливость!

Так, а не удерет он, если выпустить на волю?

Удрать не удерет, но попытку сделает, это уж точно. С характером стервец!..

А мы сделаем так…

С повети был выход на задворки, на огород. Герасим сообразил: это же форменный прогулочный полигон для лебедя, парк, да и только. Там корешки, остатки ботвы, зелени… Балясников обошел забор, придирчиво его оглядел, нет ли где дыры, в которую лебедь может пролезть. Нашел такие дыры в трех местах. Зашел в сарай, отобрал там в углу три подходящих штакетины, перегородил ими дыры. Чем не выгон получился?

Все, теперь можно!

Герасим выбрал среди удилищ, пучком стоящих в наружном углу между крыльцом и стеной, самое старое и хилое, обломал с узкого конца хлыст. Получилась длинная вица — надежная штуковина для выгона сноровистого жильца. Пошел на поветь. Лебедь дремал, закинув голову на спину. При виде его встрепенулся, приподнялся на лапах, резко сказал: «ган» — и зашипел.

— Ты эт, не бойсь, — миролюбиво улыбнулся Балясников и поддернул вверх подбородок. — Пойдем гульнем малость, а.

Кое-как держа вицу на изготовку, он обошел вояку-жильца, добрался до двери, которая вела на взвоз. С него спуск прямо в огород. Поминутно оглядываясь на ощетинившегося лебедя, вытащил из скоб слегу-подпору, толконул дверь. С улицы на поветь хлынул розово-голубой поток прозрачного осеннего дня. Лебедь выпрямился во весь рост, вытянул шею… замер…

Герасим потихоньку опять обошел его и осторожно, будто прикасался к только что народившемуся птенцу, потрогал кончиком вицы. Лебедь не прореагировал, тогда он немного пристукнул его по туловищу.

— Погуляй, а, надоело ведь тебе тут, знамо надоело. Давай, а, чего расселся.

Лебедь оглянулся на Герасима, поглядел на него, будто спросил: «Чего ты опять задумал, человек? Можно верить тебе или нет?».

— Давай, давай на выход, — дружески заприговаривал Герасим, — смотри благодать-от!

И лебедь тронулся. Тяжело качаясь, сделал первые шаги, потом вдруг заторопился, подошел вплотную к порогу и уперся в него, начал тыкаться об него животом. Порог оказался преградой прочной, не поддавался. В другой раз он бы взмахнул крыльями и все… Крылья были связаны…

Герасим подкрался сзади, наклонился, обеими руками обхватив птицу снизу, легонько подбросил вверх, сразу отпрянул назад, чтобы не получить затрещину клювом. И вовремя: чуть не получил. Клюв мелькнул перед носом. Зато лебедь оказался за порогом.

Дальше его не пришлось упрашивать: сам побежал вниз по бревенчатому настилу. На середке то ли споткнулся, то ли поскользнулся — шлеп! Катнулся кубарем, только мелькнули сверху красные лапы.

Смешно! Посмеяться бы… Герасиму было почему-то не до смеха. Запершило вдруг в носу, в горле образовалась какая-то твердая гадость. Он следом за лебедем ступил за порог, присел на него и стал смотреть.

Было за полдень, и земля оттаяла от солнца.

Лебедь, ослепительно белый, на черной, словно карбасная смола, земле — полные цветовые противоположности, абсолютный контраст. На это можно смотреть хоть целый день.

Он подошел к забору, примерился, долбанул его клювом, поковылял вдоль него, дошел до угла, пошел дальше… Выхода не было… Наверно, он догадался, что и здесь плен.

Он перестал искать выход. Постоял немного, нахохлившись, изломав дугами шею. Выхода не было. Тогда он стал бродить по огороду. Сначала вроде бы бесцельно, потом клюнул чего-то, ковырнул землю, подошел к оставшейся с уборки картошки кучке ботвы, клюнул несколько раз и ее.