Павел Кренев - Василий да Марья

1

Это был июль месяц — самая макушка лета.

Мы с женой — на одной машине и друг со своей разлюбезной — на другой колесили по Европе. Ради этой поездки я пожертвовал частью отпуска и вместо благостного душе моей Севера, с рыбалкой да с тайгой, да с морем, поехал по родной и по чужой стороне.

...Удивительно все-таки ехать и глядеть по сторонам: невольно сравниваешь заграницу с Россией. Вот, например, Финляндия. По сути, одна и та же территория — продолжение Ленинградской области. Одна и та же земля, одна и та же природа. Так, да не так. После унылых, грязноватых, вырубленных пейзажей Ленинградской области Финляндия кажется акварельно-пасторальной картинкой: желто-бело-синие дома с красными крышами на зеленых боках ухоженных полей, строгий, принаряженный, убранный лес, прекрасные дороги, спокойно-сосредоточенные, добродушные люди. Здесь нет воровства, всеобъемлющей зависти, каждый занят своим делом и не лезет в дом другого, не учит жить весь мир, как это вечно делаем мы. Я люблю Финляндию и не скрываю этой любви.

Перед пересечением финско-шведской границы на севере Ботнического залива, где-то в самой его верхней точке, я сказал жене:

— Сейчас будет граница со Швецией. Приготовь паспорта, спрячь оружие и наркотики. Шведские пограничники страшно жесткие, всю машину перетряхнут.

Проехали границу, вернее, место, где она должна была находиться. Замелькали шведские названия населенных пунктов.

— А где же граница? Где пограничники? Ведь мы уже в Швеции! — изумилась жена.

Я был доволен своей шуткой. По всей Европе все уже и позабыли, что такое пограничники да проверка машин и паспортов. Это только у нас, как у дикарей, по семь КПП перед любой границей, с собаками да служивыми людьми.

Проехали всю Швецию до Стокгольма.

Останавливались в пути, ночевали и глазели во все стороны.

Хорошая эта страна — Швеция, древняя, историческая, самобытная. Когда-то ее народ долго-долго воевал с Россией. Дошел аж до Полтавы. После Полтавы шведы угомонились, занялись собой, своей страной. И правильно сделали: сейчас Швеция — процветающая страна, страна, живущая в достатке, и шведы гордятся своей Швецией.

А Финляндия мне все равно больше нравится. Там спокойнее и меньше суеты.

Погостив в Стокгольме, решили добираться до Хельсинки на пароме: и экзотики достаточно, и отдохнуть от руля не мешает.

Въехав в чрево парома «Силвер-вей», мы словно очутились в животе то ли гигантского циклопа, то ли внутри небоскреба. Плавающий гигант был длиной метров двести и высотой в тринадцать палуб, то есть этажей.

«Как же плавает эта громадина? Ей же не развернуться, не повернуться, она же пол моря занимает, мать ее так!» — думалось мне с подспудным восторгом.

Потом оказалось, что плавает громадина очень даже легко. Мы проходили шхеры — довольно узкие и вертлявые протоки, со скалистыми берегами, с гранитными валунами, на которых сидели упитанные балтийские чайки: паром на большой скорости шел метрах в тридцати от этих скал и валунов, и чайки оторопело глядели на проплывающую мимо махину и, наверно, сильно удивлялись его смелости.

Меня не покидало ощущение: несколько метров в сторону — и камни распорют тоненькую сталь...

На тринадцатом этаже гулял теплый ветерок, танцевала и пела группа цыган, приставая то к одним, то к другим пассажирам.

Работали кафе-шантаны. По всей палубе было размещено огромное количество скамеек, заполненных разноцветным путешествующим народом. Мы пили красное сухое вино вперемежку с капучино и смотрели на плывущий по морю праздник жизни.

Мимо нас несколько раз прошел высокий моложавый моряк лет пятидесяти пяти, стройный, в белой безрукавке, черные погончики с желтыми шевронами, почти бесформенная, но элегантная фуражка с высоконькой тульей и с размашистым крабом посредине.

Черный кант фуражки симпатично оттеняла седина. На лице моряка — и серьезность, и некоторая важность, и доброжелательность одновременно. Ко всем он проявлял заботу, говорил на вполне сносном английском, никуда не годном шведском и, как оказалось, на прекрасном русском.

Я взглянул на него с интересом, и он к нам подошел.

— Какие-то проблемы? — спросил он по-русски.

Меня всегда поражает эта способность иностранцев за границей узнавать нас, русских, сразу и точно.

Казалось бы, внешне мы не отличаемся. Также одеты, ходим не на четырех ногах и у нас не по три глаза.

Но любая продавщица в любом магазине Европы или Америки сразу начинает разговаривать с тобой не на своем родном, а на английском или на ломаном русском.

— А как вы догадались, что мы русские?

— Ничего удивительного, — ответил моряк, улыбаясь. — Нас, русских, нетрудно узнать.

— Так и вы русский?

— И в этом ничего удивительного нет. Да, русский.

— Но ведь это же шведский корабль.

— Э-э, да вы, молодые люди, отстали от жизни. Сколько сейчас русских моряков на иностранных судах! Почти на каждом.

Он понял, что у нас никаких проблем действительно нет, отдал честь и, улыбнувшись, ушел.

...Горел закат. Солнце разбрызгало свои розовые краски по бирюзе вечернего неба, по белизне и темной синеве облаков.

По всей шири горизонта медленно-медленно проплывали дальние громады гор и холмов, густой, темной, рваной полосой на вершинах холмов высились леса. И над всей этой бескрайней ширью висела картина, созданная самым гениальным Художником, — картина Вечности. Солнце вползло в жерло огромной тучи, висящей на горизонте темно-синей громадой. Напоенные влагой бока ее лежали на дальней неровной полосе засыпающего моря и, казалось, плавно шевелились. Проглотившая солнце туча будто бы тихонько похрапывала и выговаривала проходящим судам: «Ну ладно вам, угомонитесь уже, не мешайте мне засыпать».

А солнцу, проглоченному темной громадой, совсем не хотелось быть проглоченным. Уже из глубокого чрева тучи оно выбросило вверх, в темную небесную лазурь, два пронзительно-ярких луча. Высящиеся над горизонтом под углом друг к другу, эти лучи были как две огромные солнечные руки, протянутые людям, как привет от уходящего дня, как знак короткого расставания для очередной встречи утром.

Уже все ушли спать — и жена, и друзья, а я все сидел, потягивая легкое шведское пиво. Шелестело внизу море, звенели и плакали чайки, теплая темень позднего вечера легла на палубу. Вечер был прекрасен, и спать не хотелось.

— Что это вы так припозднились, — услышал я знакомый голос.

Рядом со столиком стоял тот самый симпатичный седоголовый моряк.

— Не спится что-то, — сказал я и придвинул к нему стул. — Пивка выпьете со мной?

— С радостью бы, да на работе нельзя.

Он сел, положил на противоположный край стола свою фуражку. К нему тут же подбежал официант. Моряк заказал себе кофе.