Джон Мак-Киннон - По следам рыжей обезьяны

— Благодарю вас за все, туан, — сказала она с лукавой улыбкой и снова ускользнула к себе на кухню.

Однажды утром в наш лагерь приплыла лодка, и мы узнали печальную новость: Зина, двоюродная сестра Бахата, приказала долго жить. Бахат должен был вернуться в кампонг. Он сказал мне, что муж покойницы приглашает и меня на похоронные торжества. Было интересно посмотреть на дусунский похоронный обряд, и я приготовился к отъезду вместе с Бахатом и Шереван.

Бахат обещал убить кабана для угощения, и Шереван уселась на носу лодки, взяв наперевес грозное с виду самодельное ружье. Мы тихо дрейфовали вниз по реке, направляя лодку в самые сильные струи течения, чтобы поберечь мотор. Два раза мы причаливали к берегу в подходящих местах, и Бахат сразу же устремлялся в лес на поиски кабанов, но оба раза возвращался с пустыми руками. Наконец мы заметили крупного кабана, выкапывавшего корни тростника. Бахат бесшумно направил лодку к берегу, потихоньку подбираясь все ближе к увлеченному кормом животному. Шереван встала на колени на носу лодки и прицелилась в кабана. Когда мы были всего в двадцати ярдах, кабан поднял голову и повернулся, готовый дать стрекача. Раздался оглушительный выстрел, и лодка едва не перевернулась, когда Шереван опрокинуло отдачей, но кабан тоже свалился как подкошенный, и мы продолжали свой путь, везя обещанный дар. За час до сумерек мы прибыли в кампонг.

На илистой отмели возле дома покойной уже было множество лодок. Четверо ее сыновей встретили нас и вскоре ушли очень довольные, чтобы приготовить кабана. Мы прошли сквозь покрытые ярко-красными цветами заросли гибискуса к большому дому на сваях. В дом поднимались не по лестнице, а по стволу старинной бронзовой пушки, свидетельницы тех дней, когда деревне приходилось отражать нападения морских пиратов. Влезли на платформу и вошли в просторную темноватую комнату, где вокруг гроба из железного дерева расселись на корточках соболезнующие. Гроб был вытесан из целого ствола дерева мербау и покрыт пятнами, потому что многие годы пролежал закопанный в землю под домом в ожидании того дня, когда смерть посетит семью. Поначалу гроб оставили открытым, чтобы друзья и родные могли взглянуть на покойную в последний раз, но теперь шел уже третий день, и крышку закрыли, а шов замазали расплавленной смолой дамара [11] Смола сосны каури (агатис) (прим. перев.). .

Позади гроба, скрестив ноги и накинув на голову белое покрывало, сидел осиротевший муж, Сунал. Бахат подошел к нему и сказал несколько утешительных слов, а затем Сунал обратил ко мне лицо, залитое слезами, горячо пожал мне руку и сказал, что я оказал большую честь ему и его сыновьям своим присутствием в такой час. Я ответил на его приветствие и поблагодарил за приглашение, затем поздоровался с остальными мужчинами деревни, которые сидели вокруг нас. Позади них на корточках сидели группки женщин с детьми. Мы с Бахатом вышли из дому — окунуться в реке. Огонь пылал под громадным почерневшим котлом, в котором тушился наш кабан. Двое мужчин, согнувшись от тяжести, носили с перегруженной лодки восьмигаллонные горшки, наполненные тапи. Жители деревни все прибывали и прибывали — у берега собралась целая флотилия лодок. Когда мы вернулись в дом, были зажжены масляные светильники и звучала грустная однообразная мелодия, выстукиваемая на гонгах. Открыли два горшка с тапи и приступили к ночным торжествам.

Я направился в угол, где заметил знакомое лицо, и приветствовал моего старого друга Тулонга. Глаза у Тулонга покраснели, а рука заметно дрожала. Он сильно потолстел, и мне не верилось, что это тот самый мужественный, мускулистый человек, который работал у меня в прошлом году. Я упрекнул его в том, что он слишком много пьет.

— Да, туан, теперь я пью много, но что в этом плохого?

— Может, ты и прав, — ответил я, — но, если тебе захочется избавиться от этого брюха, мы всегда будем рады принять тебя в компанию.

— Благодарю вас, туан, я об этом подумаю. А теперь вы должны выпить со мной.

Тулонг сунул мне в руку бамбуковую трубочку и провел меня к горшкам с тапи.

Пол застелили циновками, и женщины внесли большие миски с рисом, тушеной свининой и местным деликатесом баби джерук — кусочками свинины, выдержанными в желе из тапиоки, подсоленном и заправленном кислыми фруктами; по вкусу они походили на анчоусы. Трапеза завершалась чаем, десертом из фруктов и водой, подаваемой в ковшиках. С циновок все было быстро убрано, затем их снова накрыли, потому что предстояло накормить более двухсот человек.

Кое-кто хватил лишку и теперь в превеселом настроении колотил в гонги чуть поодаль, извлекая бодрые и мелодичные звуки. Если бы посередине комнаты не стоял большой гроб, мне было бы очень трудно не спутать происходящее с очередной свадьбой. И вправду, никто не допускал, чтобы печальный повод, собравший всех в эту ночь, испортил людям праздник. Принесли новые горшки с тапи, когда жидкость в прежних стала чересчур разбавленной. Я не привык к этому крепчайшему напитку и очень скоро расплатился за это невыносимой головной болью, которая заставила меня прибегнуть к самым вежливым извинениям, какие только можно было придумать, и выбыть из соревнования.

Женщины пели монотонные дусунские песни или жевали бетель вычерненными зубами. На двух длинных потолочных балках были подвешены в саронгах [12] Саронг — кусок ткани, который оборачивают вокруг бедер и носят как длинную юбку; мужская и женская одежда народов Индонезии (прим. перев.). грудные младенцы — числом не меньше сорока. Когда малыш начинал реветь, мать вставала и укачивала его, пока он не засыпал, а на обратном пути успевала качнуть и всех остальных.

С одной стороны к дому была пристроена широкая платформа, чтобы поместились все гости. Крыша над ней была довольно хлипкая, и я радовался, что небо совершенно безоблачно. Посередине комнаты стояла ступка, куда засыпали рис. Четверо мужчин, вооруженные большими деревянными пестами, стояли вокруг нее. Начал толочь зерно один, за ним другой, и постепенно все втянулись в ритм; раз, два, три, четыре… раз, два, три, четыре… С интервалами в несколько минут девушка аккуратно выскребала муку самого тонкого помола и засыпала новую порцию риса. Муку уносили и готовили из нее нечто вроде размазни под названием «бубор», которую тут же подавали гостям. Пир и попойка продолжались до самого утра, но я заблаговременно забрался в тихий уголок. Вскоре на платформе для сна скопилось такое множество людей, что они чуть ли не лежали друг на друге.

Стиснутый со всех сторон и оглушенный непрерывным шумом, я так и не сомкнул глаз в эту ночь.

Туманный рассвет занялся под кукареканье десятка петухов, и я спустился к реке искупаться. На завтрак давали очень слабый чай и невероятно крепкий кофе, а к нему — остатки остывшего к утру бубора. Гроб обернули цветными кусками материи и перевязали расщепленными вдоль ротановыми плетями. Бахат оказался местным знатоком ротанового плетения и был по горло занят сложнейшими узлами, которые входили в традиционное убранство. Гроб женщины следовало перевязывать иначе, чем мужские гробы, но разгорелись нескончаемые споры о том, как именно это полагается делать; прошло больше двух часов, прежде чем важное дело было закончено. Над гробом раскрыли зонтик, и мелодичные гонги снова затянули свою ритмичную перекличку.