Дафни Шелдрик - Сироты Цаво

Как только мы выехали на дорогу, Грегори был выпущен из клетки. Выйдя на волю, он сразу же чрезвычайно заинтересовался другой клеткой, откуда раздавался отчаянный вой, поскольку Олд Спайс не получал никакого удовольствия от поездки.

Ко времени возвращения домой Спайс дошел до крайней степени возбуждения, и я была очень рада, что могла освободить его. Выскочив из клетки, он немедленно нырнул в густую и высокую траву, выросшую ниже террасы, и я едва заметила его еще раз, когда он перебегал из травы в буш. Все происшедшее было для него, конечно, большим испытанием, и я не была уверена в том, что он вспомнит эти места после столь долгого отсутствия и вернется когда-нибудь в наш дом.

Быстренько оглядев прекрасный, как и всегда после дождей, сад, я взяла Грегори из машины и понесла его знакомиться с домом. Больше всего я боялась, чтобы он не влетел в закрытое окно, как это делают иногда ласточки, и не разбился. Но все страхи были напрасными. Я просто недооценивала ум Грегори. Домом он страшно заинтересовался и облетел его весь, комнату за комнатой, внимательно исследуя каждый блестящий предмет. Он присаживался на абажуры и с удовольствием вылетал и влетал в комнаты через окна, ни разу не задев при этом стекол. Если какая-либо из дверей оказывалась закрытой, он влетал в комнату через другую, а когда портьеры были задернуты, садился на пол или на подоконник, пролезал снизу и выскакивал с победным писком с другой стороны.

Исследовав дом сверху донизу, Грегори отправился в здание управления заповедником, влетев туда через открытую дверь, и уселся на плече Дэвида. Письма, лежавшие на столе, произвели на него совершенно неотразимое впечатление. Молниеносным движением подхватив одно из них клювом, он подбросил письмо. Надо было видеть радость Грегори, когда оно, покачиваясь и планируя, опускалось на пол. Естественно, что вся корреспонденция немедленно оказалась там же, а следом за письмами последовали и карандаши. Чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, Дэвиду пришлось просто выставить ткача вон.

Следующий заход Грегори сделал в мастерские и в гараж, обнаружив, что и то и другое помещение полностью отвечает его вкусам. Здесь он мог, например, усесться рядом с дизелем, обеспечивающим электроэнергией весь поселок, и на самой пронзительной ноте пытаться перекричать оглушающий шум машины.

Естественно, к концу дня Грегори, окончательно измотавшись, засыпал. Когда мы повесили его клетку на окне в спальне, он немедленно забрался туда и заснул, сунув голову под крыло. В клетке был сделан насест, но ткач предпочитал сидеть на полу и категорически настаивал на том, чтобы дверца клетки всегда была открыта.

Устроив Грегори, мы стали с надеждой ждать виверру. И вот сразу же после обеда наш любимец, бесшумно ступая, прокрался через веранду в спальню, а оттуда — в гостиную, где, после того как любовно потерся о наши ноги — так он здоровался с нами, — направился к камину за едой. Прошло три месяца, но он не забыл свой старый маршрут.

Грегори Пек всегда просыпался с первым лучом солнца. Он подходил к дверце клетки, оглядывался по сторонам, пикировал на постель и легонько дергал нас клювом за веки, убеждаясь, что мы действительно проснулись. После этого он подлетал к окну и исчезал. Но как только приходило время взяться за работу, Грегори уже оказывался на месте и первым готов был принять в ней участие. Обычно его можно было найти там, где раздавался наибольший шум. Во время перерыва на ленч он возвращался домой, занимал прочную позицию около хлебницы и начинал отрывать громадные куски из самой середины буханки. Продолжалось это до тех пор, пока в хлебе не образовывалась дыра. Если ему представлялась такая возможность, он хватал пищу прямо с тарелок, и не раз подхваченное им яйцо всмятку оказывалось на полу в неизбежной луже. Несмотря на свою миниатюрность, он был удивительно силен и очень любил это демонстрировать. Грегори получал какое-то садистское наслаждение, когда сбрасывал различные предметы с камина. Однажды он даже скинул с верхней полки шкафа мою восьмимиллиметровую кинокамеру. Отремонтировать ее удалось, но она никогда уже не снимала так, как прежде. Еще одним, очень большим соблазном были вазы с цветами, стоявшие в гостиной. Грегори терпеливо ждал, и, когда я забывала о нем хоть на минутку, тогда он молнией влетал в комнату и, вытаскивая цветок за цветком, буквально устилал ими пол. Если я внезапно появлялась, Грегори издавал виноватый писк и старался ускользнуть с глаз долой. Моя пуховка тоже ценилась им необыкновенно высоко — Грегори никогда не упускал случая стянуть ее с туалетного столика и умчаться через окно, не выпуская добычу из клюва. Как и Пиглет, Грегори самыми сладкими считал для себя запретные плоды. Если ему что-то не разрешалось трогать, он с непоколебимой решимостью добивался своей цели. Так, невозможно было оставлять где попало сигареты — Грегори обязательно их находил, клевал и трепал до тех пор, пока они становились непригодными для курения.

Грегори очень интересовали все наши воспитанники, и он проводил с ними много времени. Особенно привлекательным казался ему Руфус. Если вокруг Руфуса собиралась группа посетителей, то Грегори поражал всех, спокойно усаживаясь с независимым видом носорогу на ухо. С ним, этим ухом, Грегори устраивал настоящие битвы, задавая ему беспощадную трепку и долбя клювом, и чем настойчивей Руфус пытался стряхнуть Грегори, тем упорней становился последний.

Вскоре Грегори стал проявлять большой интерес к строительству гнезд. В этом отношении он был просто одержимым: складывал ветки и палки в самых невероятных местах, что-то лопотал и в то же время передвигал их клювом в разные стороны, пока результаты окончательно не удовлетворяли его. Когда Грегори занимался этим важным делом, он становился совершенно нетерпимым к какому-либо вмешательству извне и начинал гневно щелкать клювом, хлопать крыльями и свирепо сверлить пришельца своими маленькими блестящими глазками.

Иногда Грегори сооружал три или четыре гнезда сразу в доме, конторе, «лендровере» или бетономешалке. Корзинка для цветов, которую я обычно держала на веранде, также была его излюбленной стройплощадкой. Я часто находила ее забитой палочками, листьями, бутылочными пробками и бумагой. Интересно было наблюдать за Грегори, когда он пытался рвать цветы, чтобы украсить ими свои гнезда. Он крепко захватывал стебель клювом и с силой тянул назад. Стебель пружинил, распрямлялся, и Грегори, вцепившийся в него, как пиявка, взлетал вверх. С каждой попыткой Грегори злился все больше и больше. Так продолжалось до тех пор, пока я, сжалившись над ткачом, не помогала ему.