Николай Кузаков - Тайга – мой дом

— Где потерялся, бойё?

Я рассказал Авдо, как было дело.

— Я тоже в этих местах не раз плутала.

Как мне хотелось подойти к ней и пожать руку за ее великодушие. Я знал, что Авдо говорила так только для того, чтобы уберечь мое мужское самолюбие. Заблудиться в тайге можно, но мужчине все-таки неудобно. Я не пожал Авдо руки, ложный стыд не позволил мне это сделать.

— Пойдем ужинать. Я сейчас чай подогрею.

Но чая я не дождался. Умывшись, прилег на оленью шкуру, и меня тотчас сморил сон.

Проснулся от глухого стона тайги. Семичасовой сон вернул силы и бодрость. Я лежал и слушал, как гудит лес. Ветер бился о стены палатки, завывал в трубе. Где-то у ручья с треском упала лесина. Тонко и нудно скрипела сосна у лабаза. Все это было уже привычным и в то же время необычным. Я чувствовал себя беспомощным птенцом среди разъяренной природы.

Вдруг собаки с громким лаем бросились в глубь бора. Авдо села, зажгла лампу.

— На кого это они? — спросил я.

— Шибко худая погода. Пень за зверя примешь.

Собаки вернулись к палатке и стали укладываться на свои места. Авдо успокоилась.

— Куда сегодня пойдешь? — растапливая печку, спросила Авдо.

— К Юктокону.

— Без добычи опять будешь.

И верно, в этот день я вернулся даже без единой белки. Хуже того, Назариха напала на свежий след сохатого и угнала его. Я проследил ее километров пятнадцать. Сохатый ушел в сторону реки, а за ним убежала и Назариха.

— Юктокон собаку увел. Не надо его больше тревожить, — посоветовала Авдо.

— Почему Юктокон? Снег выгнал сохатых из хребтов. Зверя я мог встретить в любом месте…

Авдо спорить не стала.

— Если не придет Назариха ночью, в деревне будет. Мать напугается. Собака пришла, охотника нет. Неладно что-то. Иди утром домой, — сказала Авдо.

Но Назариха вернулась. Утром снова иду к Юктокону. Я решил не отступать. Поднимаюсь распадком на хребет. Сонный ельник стоит недвижимо. Иногда по вершинам пробежит ветерок, прошелестит ветками, и все замрет. Кажется, нет здесь жизни.

И вдруг весь распадок наполняется свистом рябчиков, хлопаньем крыльев. Серые комочки рассыпаются по веткам елок. Назариха бегает от дерева к дереву, оглядывается на меня, она рябчика не считает за серьезную птицу, стоит ли лаять.

Я сдергиваю с плеча тозовку. Теперь лай Назарихи катится по распадку, ударяется о горы и многоголосым эхом возвращается обратно. Прицеливаюсь в самца, который сидит на макушке кудрявой елочки, подергивает хвостом и тревожно посвистывает. Выстрел. Рябчик судорожно машет крыльями и падает в снег. Назариха большими прыжками бросается к нему, хватает, над снегом летят перья.

Подстрелив несколько рябчиков, иду дальше. Снег здесь глубиной около четверти, отливает темноватой зеленью. Местами он разрыт кабарожками. Следов их очень много. Здесь они пасутся, добывая из-под снега корм. Иногда попадаются следы зайцев и горностаев.

Взобравшись на хребет, делаю привал. Солнце уже поднялось высоко. С хребта на десятки километров видно все вокруг. Во все стороны лесенками убегают горы и теряются в голубоватой дымке. Воздух чист, пахнет смолой, снегом. Он наполнен потрескиванием деревьев, перестуком дятлов, попискиванием птиц и еще сотнями звуков.

Назариха подошла ко мне, легла, потом подняла морду, понюхала воздух и стремглав бросилась вдоль хребта. Неужели опять сохатого учуяла? Иду по следу Назарихи. Она пробежала метров триста по такой прямой, точно нитку натянула, возле соснового бора перехватила след соболя и ушла по нему к подножию хребта.

Соболь прошел недавно — след еще не застыл. Он шел неторопливо, делая остановки, охотился за мышами, рябчиками. В одном месте попытался задавить кабарожку. Она лежала под елочкой. Подкрался метра на два, залез на колодину и прыгнул. Кабарожка вскочила, с перепугу ударилась о дерево. Соболю в грудь угодил сук, сбил его с кабарожки. Как ошпаренный, отскочил он от дерева и пошел дальше.

Километра через два вышел на каменную россыпь. Здесь ему пересек дорогу другой соболь. Следы его были немного меньше. Соболь потоптался на них, обнюхал и помчался в погоню. Видимо, второй соболь зашел в чужие владения, и этот решил его наказать. Или же пришла подружка, и он побежал догонять ее, чтобы поиграть. Меня устраивало и то и другое, так как можно было добыть сразу двух соболей.

Из низины донесся лай Назарихи. Когда я спустился туда, Назариха бегала по ельнику и лаяла то на одно, То на другое дерево. Весь снег был истоптан соболями. Я внимательно оглядел деревья — ничего нет. Тогда сделал полукруг и перехватил след, где соболи спустились с хребта. Следы привели к густой ели. На ней было разворочено беличье гнездо. Недалеко от ствола в снегу две ямы, одна больше, другая — меньше.

Значит, так было дело. Меньший соболь полакомился в гнезде белкой и решил сделать дневку. Второй здесь его настиг. Меньший соболь выпрыгнул из гнезда, второй — за ним. Соболи прыгали с дерева на дерево, несколько раз, сцепившись, сваливались.

В конце концов они так накружили, что я запутался в следах. Назариха перестала лаять и металась по ельнику то в одну, то в другую сторону. Соболи где-то здесь или только что ушли, а поэтому она спешила распутать следы.

— Назариха! Круг надо делать! — крикнул я.

Назариха будто поняла меня, описала круг, перехватила след и помчалась к березовой роще. Я вышел на ее след и вскоре у колодины увидел кровь на снегу и клочья рыжей шерсти. И стало ясно, из-за чего произошел поединок. По своей неопытности я след колонка принял за соболиный. Колонок — главный «пищевой» конкурент соболя. Пока я рассматривал клочья шерсти, Назариха уже лаяла. Соболь, пообедав колонком, завалился спать в дупле колодины. Здесь его Назариха и нашла. Она лаяла, грызла колодину, соболь грозно урчал. Я обошел колодину вокруг. Как соболя выловить из нее? Решил покараулить у дыры. Сел с одной стороны, Назариха — с другой. Просидели около часа, а соболь не показывался.

Пришлось заткнуть дыру, вдоль всего дерева прорубить щель. И уж потом, когда соболь стал виден в щель, я застрелил его.

В палатку я возвращался в отличном настроении. Дорогой еще спромышлял более десяти белок.

— Слава богу, — проговорила Авдо.

— Почему богу? Юктокону. Оказывается, старик добрый. Я с него за все потерянные дни возьму с лихвой.

И верно, каждый день я стал возвращаться с богатыми трофеями. Наконец отважилась пойти к Юктокону и Авдо. В первый же день она спромышляла двух соболей.

Авдо долго молчала в этот вечер. Я видел, что какие-то думы мучают ее. Наконец она посмотрела на меня и спросила:

— Однако, старики обманывали?

— Они были такие же смертные, как и мы. И могли ошибаться, — стараясь не обидеть предков, как можно мягче ответил я.