Василий Песков - Окно в природу

Третьим из знаменитых людей этого края был Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин — знаменитый сатирик. Представления о болотах природных у него связаны с беспросветной трясиной человеческой жизни: «Все ужасы вековой кабалы я видел в их наготе». Родители знаменитого сына России были матерыми беспощадными крепостниками, сын же вырос борцом с народным горем. Родительский дом вспоминал без радости. И родичей тоже. «Господа Головлевы» — это господа Салтыковы. Но отчий край — это была родина. И будущий сатирик понимал это. И талдомцы понимают. В центре городка стоит памятник хмурому человеку, на кладбище сохранился памятник его отцу — Евграфу Васильевичу Салтыкову: «Житие его в сём мире было 74 года, 4 месяца, 25 дней, 8 с половиной часов». Еще одна строчка — обращение к проходящему тут: «Присядь… Сорви былиночку и вспомни о судьбе…»

И несколько слов о журавлях, гнездящихся в болотистых дебрях возле Дубны. В начале октября журавлиная стая пополняется прилетевшими с разных концов молодыми и старыми птицами. Они пасутся на полях и ночуют в зарослях возле реки. Старые птицы заканчивают обучение молодых перед трудным путешествием. И наступает утро прощания с гостеприимным местом — журавли улетают, чтобы вернуться весною на родину. «Они знают, где расположен Талдом», — сказал мне один из жителей старинного городка.

Если в октябре придется вам ехать из Москвы в Воронеж и если поезд случайно остановится где-то за Усманью, вы услышите песню осеннего леса.

Но скорый поезд идет без лесных остановок. Пассажиры протирают глаза после ночи, любуются желтыми листьями, прилипшими к стеклам. Почти никто не знает, что происходит в осеннем лесу, всего в десяти шагах от бегущих вагонов…

Пропели вторые петухи. Пьем холодное молоко. Осматриваемся. Не забыто ли что-нибудь. Бинокль, фотокамера, кнут, плащ… Егерь тушит свет, снимает с горелки ламповое стекло. Обжигаясь, заворачивает его в газету. На мой вопросительный взгляд улыбается: «Увидишь…»

Лошадь уже запряжена. Садимся на упругое, колючее сено. Туман. Гаснет последний огонек в окне. Лесная избушка сливается с темнотой.

Каким чудом угадывает лошадь дорогу? Черные стволы сосен обступают нас справа, слева, сзади. Изредка понукая лошадь, молчим, не в силах побороть дремоту. Тишина. Тяжелый стук капель по листьям. Крик ночной птицы.

Телега идет неслышно. Осень до краев засыпала колею сыроватыми мягкими листьями. Едем как по перине. Но кое-где колеса начинают неистово прыгать — кабаны изрыли дорогу. Звери, носившие в старину название вепри, находятся где-то рядом, возможно, слышат шорох наших колес.

«Ву-ву-ву-у-у!..»

— Сова, — говорит егерь и понукает лошадь. Мы ждем не этого звука…

Наконец егерь отыскивает в темноте мою руку:

— Слышите?

«У-о-го-о!..»

От этого звука у древнего охотника вздрагивали, наверное, мускулы, и он прикладывал стрелу к тетиве.

— Сколько их тут, в заповеднике?

— Точно не знаю, — говорит лесник…

Зверей приходится теперь считать и беречь. Беречь, чтобы слышать вот этот звук, заставляющий замереть и слушать…

«У-о-го-о!..»

Это большой сильный олень ищет в осеннем лесу соперника, призывает сразиться. Есть ли ему соперник?

«У-о-го-о!..»

Есть! Еще один, еще… Мы оказались в центре лесной переклички. К сухой груше привязываем лошадь и, стараясь не потерять друг друга в посветлевшем тумане, осторожно идем на зов…

Поляна в сыроватом, истоптанном копытами лесу. Запах мускуса и опавших листьев. Ни одна ветка не должна хрустнуть. Обезумевший от возбуждения зверь может и не услышать, но осторожная самка уйдет, а за ней уйдет и жених.

— Смотри, смотри!.. — щиплет за руку лесник.

В сорока шагах роет копытом землю олень. Вот он закинул кверху ветвистую ношу на голове, напряг покрытую седыми космами шею:

«У-о-го-о!..»

Противник отозвался, но медлит. В ярости олень уже в который раз бросается на куст бересклета. Фонтаном летит из-под копыт земля. На бересклете нет уже мелких веток, но олень все разбегается и бьет воображаемого соперника…

Из осинника появляются наконец два безмолвных молодых рогаля. «Старик» в ярости бросается, но молодые трусливо попятились в чащу. Опять бой с бересклетом…

И вот наконец треск сучьев — два сильных противника встретились… Равной силы соперники. Об этих минутах нельзя писать без восторга. В книгах и на полотнах многие видели эту картину: склоненные с раздутыми ноздрями головы, нацеленные вперед рога… Сухой треск. Еще. Два великана расходятся, грозятся, пугают друг друга. Опять сухие удары рогов…

Три самки тут же невозмутимо щиплют траву. С сожалением гляжу на бесполезный фотоаппарат — мало света в лесу…

Не выдержал схватку пришелец. Он вдруг раздумал драться, поднял голову, прислушался. Наблюдавшая битву сойка уронила из клюва желудь и подняла отчаянный крик. Самки тотчас же шмыгнули в лес. За ними, ломая ветки, величаво прошел победитель. Его противник постоял на поляне с минуту, показал нам седую бородатую шею, царственную голову и, не переставая трубить, скрылся в осиннике.

Пока мы разыскивали лошадь, егерь рассказывал, сколько раз находил окровавленные, пронзенные рогами туши не успевших увернуться противников.

— А бывает, сплетутся рогами и погибают оба от жажды и голода…

В пору осенних свадеб олень не ест. Только воду пополам с грязью да случайные грибы находили в желудках убитых самцов. С первыми заморозками идет олень на поляну своей первой любви и тут, вытаптывая землю, зовет соперников.

— Ну как, понравилась схватка?

Я кивнул головой, но показал на фотоаппарат — нужен был снимок.

— До девяти будут реветь, а потом пойдут в пойму. Попробуем подстеречь на проходе.

Лесник поставил меня за куст, а сам спрятался в соснах.

Он развернул газету и поднес к губам ламповое стекло.

«У-о-го-о!..»

Киваю головой: «Великолепно!» С трех сторон сразу же приняли вызов. Но мы умолкли, ждем. Когда туман хоть немного рассеется. Сейчас он сплошным молоком заполняет пространство между дубами.

Минут двадцать шел к нам «противник». Наконец на просеке показалась ветвистая голова. Егерь еще раз протрубил.

Олень подошел ближе и остановился, не видя соперника. При первом щелчке аппарата он вздрогнул, а когда я стал переводить пленку, понял опасность, повернулся, но не побежал, а с достоинством прошагал в чащу. Таким же образом вели себя и еще два драчуна, вызванных нами на просеку. Потом прямо на нас вышли две испуганные чем-то самки, они замерли на секунду и галопом бросились в чащу…