А. Хублон - Хозяева джунглей. Рассказы о тиграх и слонах

Таким образом Моти остался один; он продолжал стоять на месте с приподнятыми ушами.

Видя, какой оборот принимает дело, плантатор решил оставить слона в покое. Моти стал прохаживаться, наблюдая за работами, словно надсмотрщик. Он похлопывал хоботом по спине своих товарищей, словно спрашивая, как подвигается работа.

Между тем настал час ужина, слоны пошли утолять голод.

— Кто не работал, тому и есть не полагается! — сердито воскликнул Чичун, обращаясь к Моти. — Ты дикий, невоспитанный слон, уходи отсюда, проваливай!

В эту минуту сын Чичуна сидел на пороге хижины. Моти отлично звал, что Чичун очень любит своего мальчика. Подойдя к мальчику, он любезно подставил ему свой хобот, свернув его кольцом; мальчик понял приглашение и с радостью бросился к слону. Моти подхватил его и поднял на воздух, к великому восторгу мальчика. Его обнаженное бронзовое тело сверкнуло на высоте двух саженей от земли.

— О, ужас! — воскликнул поспешно Чичун. — Оставь его, Моти, я сейчас приготовлю тебе дюжину пирогов, пропитанных ромом, и, кроме того, двести фунтов свежего сахарного тростника. Только пощади моего сына, радость моей души!

Моти тихо и бережно опустил бронзового мальчугана на землю к своим ногам: эти гигантские ноги могли бы в одну минуту растоптать и разнести в щепки всю хижину Чичуна. После этого слон спокойно стал дожидаться обещанного ужина.

Хорошенько покушав, Моти задремал и во сне думал о своем хозяине Дизе.

Удивительно, что такой гигант после колоссальной работы, которую ему приходится исполнять, спит вообще очень мало — меньше всех других животных. Ему довольно четырех или пяти часов сна: два часа перед полуночью и два часа на рассвете, причем в это время он повертывается на другой бок. Остальную часть ночи он что-то ворчит, соображает и словно разговаривает сам с собой…

Но в полночь Моти проснулся и вышел на дорогу большими шагами; ему пришло в голову: уж не валяется ли его хозяин где-нибудь поблизости в пьяном виде? Может быть, он лежит в соседнем лесу и некому сторожить его?

Всю ночь он бродил среди кустов, рычал и ворчал что-то по-своему, поднимая уши. Потом он спустился к реке, подошел к песчаной отмели, где Диза обыкновенно купал его, и прокричал какой-то сигнал, но ответа не получил никакого. Его крики встревожили остальных рабочих слонов, а лесные бродяги, укрывшиеся в кустах, услыхав этот страшный рев нескольких слонов, чуть не умерли от страха.

На заре следующего дня Диза вернулся на плантацию. Хмель его еще не прошел; канак ожидал крупных неприятностей, так как знал, что благодаря его неаккуратности Моти мог произвести серьезные разрушения и наделать массу вреда. Увидав издали, что дом стоит на месте и плантация не подверглась опустошению, он вздохнул с облегчением. Явившись к плантатору, он низко поклонился и стал извиняться в самых изысканных выражениях. Моти в это время обедал: ночная прогулки вызвала в нем сильный аппетит.

— Позови своего слона, — сказал плантатор.

Диза прокричал что-то на своем странном наречии, понятном слонам.

Моти тотчас услыхал зов хозяина и поспешил явиться. Слоны не могут скакать галопом, но они двигаются с различной скоростью, смотря по надобности. Если бы слону пришла фантазия обогнать экстренный поезд, то он не поскакал бы галопом даже и в этом случае, но поезд, наверное, перегнал бы.

Не прошло и секунды, как Моти явился к веранде дома. Чичун не успел оглянуться, как Моти бросился со всех ног на зов Дизы. Он с радостью обнялся с хозяином, громко затрубил, и оба, и слон, и хозяин, прослезились от восторга: они ощупывали друг друга с головы до ног, спеша удостовериться, что за время их разлуки ни тот ни другой не пострадали.

— А теперь примемся снова за работу! — воскликнул Диза. — Подними меня, моя радость, и посади себе на шею!

Моти подхватил его хоботом, и они вдвоем вернулись на опушку леса, где надо было вытаскивать самые крупные пни.

Плантатор был так поражен всем этим, что не высказал особенно неудовольствия по случаю продолжительного отсутствия Дизы.

Достался мне Бэби как оригинальный «карликовый» слон от знаменитого гамбургского продавца животных Гагенбека.

Прошло три месяца, а мой карлик сильно вырос и прибавил в весе.

Очевидно, я был обманут. Он продал мне не карликового слона, а обыкновенного шестимесячного слоненка, да и существуют ли на свете карликовые слоны — это еще вопрос.

Смешно было наблюдать, как это тяжелое, громадное животное проявляло ребяческую потребность шалить и резвиться.

Я позволял Бэби играть днем на пустой арене цирка, следя за ним из ложи.

Стоя одиноко среди арены, слоненок сначала не двигался, растопырив уши, мотая головой и косясь по сторонам. Но стоило крикнуть ему одобрительно:

— Бразмейн! [19] Поощрение на цирковом жаргоне, заимствованное у немецких артистов. — И слоненок начинал двигаться по арене, обнюхивая хоботом землю. Но на земле не было ничего, что слоненку интересно было бы отправить в рот, ничего, кроме земли и опилок, и Бэби играл на арене, как играют в песок маленькие дети: он хоботом сгребал землю с опилками в кучу, помогая в то же время себе передней ногой, потом подхватывал часть земли из кучи хоботом и осыпал ею себе голову и спину и встряхивался, наивно хлопая ушами-лопухами. Потом он опускался на арену, подгибая сначала задние, потом передние ноги, и ложился на живот. Лежа на животе, Бэби дул себе в рот, снова загребал землю и обсыпал себя. Он, видимо, наслаждался игрою: медленно переваливался на бок, возил хоботом по земле, разбрасывая ее во все стороны.

Навалявшись вволю, Бэби, по обыкновению, подходил к ложе, где я сидел, и протягивал хобот за лакомством. Когда вместо сахара я давал ему клок сена или соломы, он, повертев его, разбрасывал по земле.

Но стоило мне только встать в ложе и сделать вид, что я ухожу, как у слоненка сейчас же менялось настроение. Он тревожно бежал за мной, боясь остаться на арене один.

Одиночества Бэби не переносил вовсе. Он топорщил уши и ревел. С ним в слоновнике обязательно должен был ложиться служащий, иначе слоненок своим ревом не дал бы никому покою.

Чем больше рос слоненок, тем сильнее развивалось это чувство. Даже днем, оставаясь долго один в стойле, он сначала лениво играл хоботом со своей цепью, которой был прикован к полу за заднюю ногу, а затем начинал тревожиться и шуметь. Впоследствии, переезжая из цирка в цирк, я ставил в стойла возле Бэби с одной стороны верблюда, а с другой — ослика. Делалось это для того, чтобы отгородить стоявших в конюшне лошадей, которые боялись слона, брыкались и становились на дыбы.