Светлана Славная - Мама для журавлят

Доверие восстановлено. Лепестки нежны и душисты. Пара бодр и старателен. Поздравляю себя с успехом.

Вдалеке появляется Таня, ведет к вольере Увата. У нее тоже работает плеер. Пара слышит новую запись. Вот он насторожился… Повернулся… Запищал – хочет к Тане бежать! То ли голос у Таниной журавлихи приятнее, то ли говорит она на птичьем языке что-то более ласковое…

Поди-ка, пойми этих журавлей!

У Омолоя проблемы с ножками. Они должны быть ровненькими, а вместо этого чуть выгибаются коленками внутрь, по направлению одна к другой. Как говорит Татьяна Анатольевна, «Х-образные». Птенец набирает вес слишком быстро, и длинные ноги не успевают окрепнуть. Значит, Омолою нужны тренировки. Он должен много ходить и бегать, тогда мышцы станут сильнее, и ножки выровняются.

Этим я и буду теперь заниматься – тренировать Омолоя. Ходить с ним по поляне, по лесу, в саду, у болотца… Чем больше, тем лучше. С другими птенцами по два раза в день, с Омолоем – три.

Больше всего Омолою нравится путешествовать по берегу заболоченной речушки. Я погружаю «клюв» в воду. Журавленок топчется рядом, непрерывно пища. Это означает: «Мама, мама, я здесь…» Набираю побольше ряски. Писк становится громче: «Еда, еда!» – радуется Омолой.

С клюва стекает вода, ряска свисает зеленым мочалом. «Дай, мама, дай!!» – продолжает усиливать звук журавленок. Вытягивает длинную шейку, нацеливается: «ДА-АЙ!!!» – самый пронзительный вопль всегда раздается в момент хватания пищи, что совсем не мешает птенцу глотать.

Да, ряска – это очень вкусно. Для журавлят.

Комары злобствуют. Заедают и меня, и стершонка. Меня спасает одежда, накинутый сверху широкий костюм, капюшон с закрывающей лицо сеткой. У журавленка на тельце лишь нежный пушок, а длинные ноги не имеют даже такой защиты. Комары – законная пища для птицы – кусают птенца нещадно!

Больше всего комаров у самой воды, поэтому к ней Омолой не подходит. Пытается отсидеться в зарослях ландышей. Их вокруг великое множество. Если журавленок выпрямится – он выше, чем ландыши. Но Омолой предпочитает передвигаться по-партизански: шею тянет вперед, голову ближе к земле прижимает, да так и старается проскочить под широкими листьями. Наверно, чтобы комары его не заметили.

Впрочем, иногда Омолой их клюет. Так им и надо.

Ходим мы долго. Туда – и обратно, туда – и обратно… Чтоб не скучать, придумываю журавленку упражнение на сообразительность. В одном месте поперек тропинки проходит канавка. Небольшая, не шире моего башмака. Я ее перешагиваю, но птенец мечется в растерянности: как преодолеть эту пропасть?

Показываю надетым на руку клювом обход. Омолой не понимает. Тогда обхожу препятствие вместе с ним. Довольно попискивая, птенец следует точно за мной. Мы повторяем этот путь несколько раз. Наконец, я решаю проверить, запомнил ли журавленок урок. Снова перешагиваю канавку, оборачиваюсь, жду: как он поступит? Ура, получилось: Омолой уверено сворачивает в обход! И продолжает бежать в кусты… Прямо в лес, позабыв вернуться к тропинке.

Позвать бы: «Иди сюда, маленький!» А нельзя. Я не должна говорить. И магнитофонная журавлиха, как нарочно, умолкла. Паузу сделала. У нее-то, наверно, в момент записи все было в порядке, птенцы в бурелом не сбегали. Не знает она, что нужно срочно спасать Омолоя!

Ну, курлыкни скорее, мой малыш уже совсем далеко…

– Тррю, тррю, – возобновляет пение плеер.

Омолой поворачивает обратно. Торопится, спотыкается о торчащую палочку, падает… вот бедняга!

Я привыкла быть мамой, у меня трое детей. Подскочить бы к нему, обнять, пожалеть: «Ушибся, маленький? Не беда, сейчас все пройдет!» Но я не могу ничего сказать Омолою. И уж, конечно, его обнять.

Журавлиная мама в кармане равномерно потрюкивает. Она не догадывается, что Омолой ушибся. Пытаюсь представить, как звучала бы ее речь в переводе на человечий язык. Может, так:

– Милый, иди кушать, кушать!

– Иду, мамочка, – пищит Омолой и отчаянно ломится через ветки, приближаясь ко мне.

«Сейчас тебе ряски достану, в утешение. Она вкусная, сразу почувствуешь себя веселей, и ножка болеть перестанет», – думаю я. Но ничего не говорю. Просто веду птенца к берегу и сую в воду свой длинный, пластмассовый клюв…

Трудно быть мамой для журавленка.

Наступает вечер. Птенцы уже заперты в помещениях, каждый в своем. Двери в уличные вольеры закрыты. Горят инфракрасные лампы, даря журавлятам тепло.

Маленький Пара спит в ящике, похожем на детский манеж. Красноватое пятно света от лампы направлено на тряпичную белую куклу, отдаленно напоминающую стерха. Пара устроился под оттопыренным треугольным крылом, будто в домике с крышей. Здесь ему тепло и уютно.

Ижма постарше. Он предпринимает попытки выбраться из своего манежа. Карабкается по крылу куклы, будто по лесенке, хочет перелезть через бортик. Очень старается. Но до бортика пока не добраться. Устав, Ижма нахохливается комочком, привалившись к кукольной «маме» бочком.

За следующей дверью теперь живет «номер 11». Малыш родился только вчера, и еще не успел получить звучное имя. Он тоже залез под крыло. Лежит, спит. Голову вытянул вперед, уложил щечкой на пеленку. Шейка слабая и настолько тоненькая, что напоминает сдувшийся шарик. Будто воздух из него весь вышел, только сморщенная резиновая оболочка и осталась.

Выглядит это очень странно. Когда я впервые увидела, даже испугалась. Все ли в порядке с птенцом? Почему он так вытянул шею, не прячет голову под крыло? Жив ли он? Оказалось, жив. Просто еще не умеет лечь по-другому.

Я иду по коридору птенцового блока, глядя на журавлят через застекленные двери их помещений. Даже здесь мне нельзя приподнять с лица капюшон – если я вижу птиц, то и они могут увидеть меня. В этом конце живут старшие. Аргунь беспокойно топчется по каморке – за день не находилась. Лена спит, уткнув клювик в опилки. Их тряпичные «мамы» остались на улице, возле поилок, а ящики-манежи давно перешли к более младшим птенцам.