Артур Гайе - Сафари

Хатако в сопровождении воинственно рычавшего фельдфебеля беспокойно метался по полю сражения. Только что он видел, как напоминавший буйвола вождь повстанцев, потрясая широким мечом, врезался в кучу сцепившихся в рукопашной схватке, но когда фельдфебель схватился с несколькими противниками, Хатако кинулся ему на помощь и потерял из виду вождя.

Из котловины, как стеной окруженной громоздящимися скалами, доносился дикий рев. Там все жарче кипел бой, и там должен был быть вождь. Скользя и спотыкаясь, Хатако сбежал вниз и достиг сражающихся как раз в тот момент, когда враг обратился в бегство. И, действительно, он увидел того, кого искал. Отделавшись от остальных, быстрее, чем можно было ожидать при его сложении, проскочил он через обломки скал и бросился вверх по крутому склону. Аскари бросился за ним длинными, почти бесшумными прыжками, думая только о том, чтобы настичь врага.

Буря рассеялась так же внезапно, как и наступила. Через серую дымку облаков пробился тусклый лунный свет, и последние порывы ветра замерли во мраке горных ущелий.

Перед Хатако расстилался гладкий, покрытый снегом склон. Далеко-далеко впереди, как темная тень, мчался Шигалла. Аскари на бегу сжимал кулаки, удивленный и взбешенный тем, что другой оказался проворнее его. Он удвоил скорость. Устремив взгляд на скользящую тень, он несся по снегу, а за собой, на далеком расстоянии, но довольно отчетливо, он все еще слышал тяжелый топот фельдфебеля. Так они бежали, забираясь все выше в горы. Вождь, по-видимому, заметил, что за ним гонятся, и бежал изо всех сил, но Хатако и фельдфебель неутомимо следовали за ним по пятам.

Яркий лунный свет заливал сверкающую ледяную стену глетчера. Тускло мерцая, вздымались к усыпанному звездами небесному своду чудовищно изогнутые громады льда. Неподвижный и плотный, как колокол из синего стекла, стоял над ледяными полями ночной воздух. Далеко внизу раздавались последние выстрелы, крики и дрожащие, замирающие звуки сигнальной трубы.

Преследуемый замедлил бег. Но и гнавшиеся за ним тоже хрипели. Дыхание прерывалось, им не хватало воздуха. Но со злобной решимостью они все бежали и бежали, все выше и выше в страну льда и молчания.

Группа обнаженных утесов, как обгорелый остов дома, возвышалась над гладкой пеленой снега. Шигалла нырнул в их тень. Хатако, задыхаясь, с открытым ртом и спотыкаясь, обежал вокруг утесов, но вождя нигде не было. Он с судорожным усилием старался отдышаться.

Снизу по льду бежал фельдфебель. Его тяжелый хрип громко разносился в прозрачном воздухе.

Чутко прислушиваясь и вглядываясь, пробирался Хатако через щели между скалами, так как на каждом шагу он мог наткнуться на притаившегося врага. Но вот тишину прорезал короткий вскрик, за ним последовал глухой шум тяжелого падения. Хатако быстро выскочил на открытое место и увидел, как на сто шагов ниже огромная человеческая фигура поднялась с блестящей ледяной поверхности. У ее ног лежала черная масса. Ледниковую ночь потряс громовой крик:

— Хатако, пьо хапа, Никамекамата! (Иди сюда, он здесь!)

— Ндио! — прокричал в ответ Хатако и со вздохом облегчения сел немного передохнуть.

События и лица жертв восстания дшаггов вереницей потянулись перед его взором, то вспыхивая, то угасая, как солнечные видения. Последним встал в его памяти образ той белой женщины, ее золотая улыбка еще раз наполнила, как свет вечерней зари, его усталое сознание, и затем тихо угасла в холодной белой действительности окружающей его ледяной ночи.

Он медленно встал. Его взгляд упал на вершины, сиявшие над ним серебряным светом, и он остановился, как околдованный. Так близко, совсем рядом с ним сверкали троны, на которых сидят духи, которых он хотел расспросить обо всем, что его тяготило и мучило. Кто знает, когда еще ему придется быть снова так близко к цели своей давнишней мечты? Борьба там, внизу, была закончена. Теперь можно подняться наверх, на вершину! Лучше умереть, чем снова вернуться с полпути!

Он опустил голову и медленно пошел навстречу серебряному сиянию. Все слабее доносился снизу призыв белого — не останавливаясь и не оборачиваясь, поднимался миема по глетчеру.

Луна светила холодным синим светом. По серебристой скользкой тропе шел ей навстречу путник. Он вслушивался в песнь тишины и далекой пустыни вечного льда. Время остановилось. Он не знал, как долго он шел, не знал, кровь ли его так громко пела и шумела, или то были голоса духов, которых он искал. Все медленнее, все неувереннее становились его шаги, потоки искр сыпались из сверкающего льда, гулко, как удары огромного молота, раздавались в тишине удары его сердца, и пар от дыхания клубами вырывался из его широко открытого рта.

Под ним остались ступени, валы и горы льда, темно-синие пропасти, сверкающие стены. Над ним давящими громадами вздымались новые, а он шел выше и выше…

Вот его глаза широко открылись и вновь закрылись перед непостижимым величием представившегося ему зрелища. Он стоял неподвижно, рукой прикрыв глаза.

Медленно, очень медленно опустил он руку и посмотрел наверх. Безграничная и черная открывалась перед ним страшная пропасть, глубины которой тонули в темной лазури ночи. Над мощными глыбами ледяного вала пламенем сияли звезды.

Робко и нерешительно повернул Хатако голову и огляделся кругом! — он стоял на вершине горы духов! Его блуждающий взгляд пытливо проник в черную пропасть и снова вскинулся на сверкающие склоны ледяного вала.

Он все понял! Молчание, холод, страшное одиночество, бесконечная пустота — больше ничего и никого не было на вершине горы!

Он долго стоял, и холод вечного льда проник в его сердце. Но вот в воздухе что-то запело, зазвенело, со дна кратера поднялись клубы тумана, мощно зазвучала вечная песнь бури. Человек на краю ледника поднял голову, воздел руки к гаснущим звездам, и смех горького, но освобожденного познания заглушил буйную песнь бури.

В октябре 1902 года я отплыл из Гамбурга в Америку на огромном пароходе Германского Ллойда. В то время как я исполнял на нем скромные и прозаические обязанности кочегара, пламенное юношеское воображение рисовало мне заманчивое будущее: я воображал себя предводителем индейцев.

Когда я высадился в Америке, весь мой капитал состоял из пяти марок; за них мне дали доллар. Часть его я сейчас же истратил, купив себе на дорогу сандвичей и стакан для питья. Затем пустился в путь. Я знал, что в Соединенных Штатах не существует дорог в нашем смысле этого слова. Кто хочет странствовать, идет по железнодорожному полотну. Официально это запрещено, но относятся к этому терпимо.