Артур Гайе - Сафари

Это были жители соседней деревни миема, одолжившие ему челнок для исполнения кровавой мести.

Они повели его в самую большую хижину деревни. Тут уже сидело несколько мужчин, окутанных густым едким дымом, наполнявшим помещение. Потом подошли и другие, привлеченные громкими приветствиями. Хатако стряхнул капли дождя со всклокоченных волос и присел на корточки у порога, зябко потирая руки. Жена хозяина тут же принесла деревянную миску поджаренного в масле сладкого картофеля и поставила ее перед гостем. Хозяин дома отрезал от свешивавшейся с потолка грозди несколько золотистых бананов и положил их перед ним. Излишне было предлагать гостю поесть. Он уписывал еду за обе щеки.

— Был ли белый колдун жирен и вкусен? — спросил один из мужчин.

— О, он очень жирен! Я его видел! — закричал другой и показал руками невероятный живот и щеки. Мужчины залились громким смехом, их коричневые тела изгибались и корчились от удовольствия.

При упоминании о враге по мрачному лицу Хатако пробежало выражение внезапно вспыхнувшей ненависти, затем он тоже рассмеялся и спокойно сказал:

— Он мне не достался. Он ударил меня своим фетишем сюда…

Он указал на кровавый шрам, пересекавший его лоб.

Не прерывая еды, он изложил собравшимся все, что он пережил за это время. Они слушали молча, только время от времени возбужденное или удивленное «Ло!» прерывало живое описание рассказчика:

— Думаешь ли ты, что колдун тебя узнал? — спросил его хозяин.

Хатако утвердительно кивнул.

— Тогда они пошлют аскари по деревням нашего племени, чтобы искать тебя. До тех пор ты можешь отдыхать — будешь нашим гостем. Но тогда тебе надо будет уходить. Ты должен идти очень далеко на восток. Там есть страны, где хозяева — не бельгийцы, но другие белые…

Старик был прав. Уже на другой день Хатако, лениво развалившийся перед хижиной, услышал далекий, глухой бой сигнального барабана, доносящийся из-за готового погрузиться в ночной сон леса: «Миема, слушайте все! Миема, все слушайте! Аскари идут вверх по течению! Они ищут одного миема. Пусть он прячется».

Тяжелым глухим звуком ответил деревенский барабан: «Мы слышали». И после перерыва барабанщики короткими и длинными ударами стали сообщать дальше весть, которая касалась, в сущности, только их. Они хорошо знали, что не только уши миема слышали и поняли барабаны, а потому сделали бы соответственные выводы, если бы одна из деревень не передала весть дальше.

Наутро с восходом солнца Хатако покинул деревню, а вместе с ней и свою родину. В продолжение многих недель он блуждал с утра до вечера по необъятным, мрачным лесам. Только изредка попадались ему деревни, и еще реже решался он в них заходить. Почти каждая принадлежала иному племени, говорила на ином наречии, имела другие обычаи и взгляды, была самостоятельным миром, встречавшим чужого с опаской и даже ненавистью. В дремучем лесу каждый враг другому. Вечерами бездомный путник пробирался к полям, поспешно крал несколько фруктов или клубней, а иногда и заблудившуюся курицу или тощую собаку, и бежал с добычей в свой единственный приют — в лес. У одиноко пылающего огонька он готовил себе пищу и затем спал, свернувшись клубком между корнями или ветвями деревьев. Рано поутру, разбитый, с онемевшими конечностями, он вновь пускался в свой бесконечный путь, — всегда в сторону восходящего солнца. Немногочисленные съедобные лесные плоды, время от времени кусок редкой дичи, убитой им при помощи метательной дубины, несколько раз даже встречный человек, враждебно посмотревший на него и побежденный им, — составляли его дорожный рацион.

Затем он попал в местность, где лес становился все темнее и пустыннее, где не было ни людей, ни селений. Широкие потоки, не видевшие лодки, с шумом катились через лес. На отмелях, подобно гниющим стволам, лежали неподвижно и коварно громадные крокодилы. Далеко раскинувшиеся изумрудные и пенистые болота, в бездонной тине которых стояли деревья на высоких ходульных корнях, и необъятные всклокоченные заросли, едва ли дающие проход жуку-дровосеку, заставляли беглеца искать далекие окольные пути. Все это, в сочетании с постоянно гложущим голодом смертельно утомило и истощило его.

Однажды вечером он с большим трудом пробрался сквозь густые заросли речного берега. Он искал место, где мог бы переплыть реку. Оно должно было быть нешироким, потому что он чувствовал себя слишком обессиленным, чтобы долго плыть. В его жилах бушевал огонь, от которого у него отяжелела голова и дрожали колени. Наконец, он нашел удобное место для переправы, и его глаза заблестели, когда он увидел, что это был брод. Протоптанная людьми тропинка вела к нему с этой и с противоположной стороны. Но сегодня он не был настолько уверен в своих силах, чтобы его перейти. Природная беседка, образованная воздушными корнями дикого фигового дерева, смогла служить, хотя и душным, но верным ночным пристанищем.

Утром, дрожа от холода и лихорадки, терзаемый страшным голодом, он выполз из своего убежища. Вдруг до его слуха донесся звонкий голос. С расширенными от ужаса глазами он вглядывался в тень, отбрасываемую большим красным деревом. Она кишела крошечными светло-коричневыми людишками. Они рубили, рвали, резали что-то большое, красно-коричневое, лежащее на земле. Спутанные суеверные представления, усиленные крайним истощением, закружились в мозгу странника. Теперь карлики его заметили… квакающий звук — и, подобно рою мух, видение вмиг разлетелось и исчезло. Осталось нечто красно-коричневое — это была мертвая антилопа. Голод разгорелся в нем ярким пламенем и заставил забыть всякий страх. Там лежала пища — мясо! Несколькими прыжками он достиг антилопы, рубил, рвал ножом и ногтями мясо с ободранной ляжки и запихивал еще теплые куски прямо в рот. Волна новых сил наполнила его и возвратила ясное, острое мышление. Быстрым надрезом отделил он ляжку и проскользнул с ней в свое убежище.

«Циановая завеса опустилась за ним как раз вовремя, чтобы задержать крошечную стрелу, просвистевшую ему вдогонку. Тотчас же он бросился ничком на землю и стал быстро складывать остатки коры, обломки веток и корней в виде заграждения. Он знал по страшным рассказам стариков у ночного огня, что сказочные маленькие лесные человечки стреляли самой смертью, что раны от этих ядовитых стрел, крошечные, как укус муравья, немедленно открывали дверь на тот свет. Поэтому все то время, когда его руки отрывали от ляжки антилопы нежные куски и направляли их в рот, глаза и уши его были начеку.

Карлики шмыгали между деревьями и кустами, пригибаясь, быстро, как куропатки, обменивались звонкими криками и стреляли из своих луков с ужасающей меткостью. Скоро из каждой едва заметной щели торчала оперенная стрелка. Но ни одна из этих крохотных стрел не могла пробить эластичную лиану. Карлики это тоже заметили и перестали, наконец, стрелять. Их больше не было ни видно, ни слышно, но осажденный слишком хорошо знал, что они были тут, рядом, что они терпеливо ждут его выхода…