Артур Гайе - Сафари

Опершись на копье Мрефу, нагнулся он над пропастью и стал вглядываться через серую пелену дождя. Вот появились первые воины. Они стремительно бежали, размахивая кривыми кинжалами и копьями. Широко расставив ноги, он поднял копье, но вспомнил про «Браунинг» лейтенанта. Быстро ощупал себя — револьвер был на месте.

Впереди других с криком бежали двое. Сверху прогремел короткий выстрел. Один упал и схватился рукой за раненую ногу. Другой, дико озираясь, взглянул вверх — и пуля угодила ему прямо в лицо. Он свалился. Бегущие за ним падали на него. В сбившихся в кучу людей градом сыпались выстрелы. Увидев над стремниной одинокого стрелка, который преградил им путь, они подняли дикий рев. Прибывшие вновь наталкивались на эту груду тел и толкали ее вперед, но никто не решался выйти на открытое место. Сначала надо было сбросить в пропасть страшного стрелка. Как горные козлы, бросались они на крутой скат обрыва. Они карабкались наверх, прижавшись к земляной стене, защищавшей их от выстрелов Хатако, у которого уже почти не оставалось патронов. Тогда он переложил «Браунинг» в левую руку, правой схватил свой старый нож и огляделся, ища прикрытия для последней борьбы за жизнь. Но на плоской равнине он ничего подобного не мог найти, только мертвое тело короля дшаггов неподвижно лежало в мокрой от дождя траве. В его мозгу с быстротой молнии пронеслась спасительная мысль. Он бросил оружие. Подхлестываемый опьянением битвы и жгучим наслаждением мести, он высоко поднял труп. Из открывшихся от напряжения ран потоками хлынула кровь. Задыхаясь и хрипя, с трясущимися коленями, он дотащил труп до края стремнины, и стены Коронго гулко повторили его крик:

— Опустите копья, вадшагга, примите своего короля!

Затем он сбросил в пропасть изуродованное мертвое тело.

Оно с тяжелым глухим шумом упало к ногам воинов. Настала мертвая тишина. Онемев от ужаса, уставились вадшагга на искалеченный нагой труп. Затем раздались вопли, вскрики ужаса, бешеный рев. Они наклонялись над телом, содрогаясь, отскакивали назад и бессмысленно толкались на месте, осознав гибель вождя и не зная, что делать дальше. Среди общего испуга и растерянности вдруг загрохотали залпы, послышались громкие крики «ура», и через ущелье потоком устремились люди в коричневых куртках, с блестящими штыками и изогнутыми прикладами. Как сухие листья от порыва ветра, закружились и заметались воины дшагга. Один крик вновь и вновь раздавался из толпы бегущих и, передаваясь из уст в уста, долетал до бьющихся еще в лесу, у реки, в степи и увлекал их в вихрь панического, беспорядочного бегства: «Мели амекуза, кимбиа, вадшагга, Мели амекуза!» (Мели убит, бегите, вадшагга, Мели убит!).

С глазами, горящими дикой гордостью, залитый кровью человек на краю обрыва выпустил в бегущих последнюю пулю. Затем револьвер выскользнул из безжизненно повисшей руки, он запрокинул голову, словно пробудившись от тяжелого сна и погружаясь в новый сон, устремил взгляд вверх. Раскаты грома затихали вдали, серые обрывки облаков стремительно мчались на запад. Вот победоносный луч солнца озарил сверкающие капли и мимолетным блеском зажег дикие глаза бойца. Затем свет сознания померк в них. Коричневое лицо Хатако стало мертвенно-серым, и, вскинув руки, он медленно упал в мокрую траву.

Когда в теплых лучах заката спустился вечер, раненого подобрал небольшой отряд аскари. Ими командовал белый унтер-офицер. Они вели молодого воина-дшагга, очень высокого и стройного, у которого были завязаны руки.

— Э, убитый дшагга, — проговорил один из аскари и коснулся штыком плеча лежащего. Судорога пробежала по обнаженному телу. Раненый застонал и с трудом открыл склеившиеся от крови глаза.

— Это не дшагга, — закричал вдруг пленник пронзительным голосом.

Указывая связанными руками на голую фигуру, он обратился к унтер-офицеру:

— Бана, этот человек убил короля Мели!

Белый холодно посмотрел на него.

— Ну и что же с того? Ведь Мели был мятежником!

Он наклонился над очнувшимся и посмотрел в лицо.

— О! Да ведь это Хатако, наш мьема!

— А да, квели (правда), Хатако, — радостно закричали аскари и бросились к товарищу, чтобы оказать ему помощь.

— Он аскари, говорите вы? Нет, это зверь, пожирающий человеческое мясо! — в бешенстве закричал пленник. — Он изувечил труп моего дяди, вырвал у него сердце и сожрал его! Я видел это собственными глазами!

Белый угрожающе посмотрел на него и стал на колени около Хатако.

— Ты слышал, что сказал этот человек?

— Да, бана, это правда! — проговорил Хатако тихим голосом.

Унтер-офицер содрогнулся и быстро встал. Вытирая руки о полу своей тужурки, он мрачно смотрел на лежащего перед ним человека. Он повел плечами, словно его лихорадило.

— Африка, ужасная Африка, — пробормотал он себе под нос и провел рукой по глазам.

Старый аскари, осматривающий раненого, бросил на него быстрый взгляд.

— Дестури ай миема, бана! Нафанья пини! (Обычай миема, что тут поделаешь!) — сказал он, пожав плечами, затем открыл пакет с перевязочным материалом и занялся своим беспомощным товарищем.

Белый быстро нагнулся и поднял с травы револьвер. Он переводил глаза с людоеда на дно коронго и обратно. Затем он усилием воли стряхнул ужасные впечатления этого грозного дня. Он встал на колени рядом со своими черными солдатами, перевязывавшими раненого, и крепко пожал руку, прикосновением которой еще минуту назад считал себя оскверненным.

— То, что ты сделал с этим мятежным вождем дшагга, Хатако, карается по европейским законам. Но это дело бана полковника. А меня касается лишь то, что ты мужественно нам помогал, а теперь сам нуждаешься в помощи. Но теперь я понимаю ту чепуху, какую несли пленные о злом духе, который низверг в пропасть их короля и многих воинов уложил пулями, которые он разбрасывал голыми руками.

На лице Хатако появилась едва заметная усмешка. Он провел языком по сухим губам и поднял на белого просящий взор лихорадочных глаз.

— Ты хочешь пить?

Он заботливо обнял его голову и приложил свою фляжку к губам людоеда. Хатако жадно стал глотать. Затем он со вздохом закрыл глаза и снова впал в беспамятство. Своими умелыми руками аскари исследовали его тело, сплошь покрытое черной свернувшейся кровью.

Этот мрачный пришелец никогда не искал их дружбы, он всегда был замкнут. Холодный и одинокий, он шел своей дорогой, он никогда не делил с ними их радостей. Но безошибочным чутьем своих бесхитростных душ они всегда понимали, что этот молчаливый дикарь с задумчивым, пытливым взором в борьбе и в нужде окажется хорошим, надежным товарищем…

Когда из-под снятых кожаных перевязок показались глубокие рваные раны на его плечах, из уст всех вырвался крик изумления и испуга.