Редьярд Киплинг - Книги джунглей

— Ага! — сказал марабу. — Такие лодки были и на юге, в Калькутте. Они высокие и чёрные, они бьют за собой хвостом по воде, и они…

— Втрое больше моей деревни. Те лодки были низкими и белыми, они били воду по бокам и были не больше тех, которые бывают в правдивых рассказах. Но они напугали меня, и я вышел из воды и отправился к этой моей реке, прячась днём и передвигаясь ночью, если не находил себе в помощь маленьких ручейков. Я вернулся к моей деревне, хотя и не надеялся вновь увидеть моих людей. Но они были на месте, пахали, сеяли, жали и ходили по своим полям взад и вперёд так же невозмутимо, как их буйволы.

— Была ли ещё в реке хорошая еда? — спросил шакал.

— Больше, чем я мог рассчитывать. Даже я, — а я привык на широкую ногу жить, — даже я утомился и, помнится, был слегка напуган этим бесконечным потоком молчаливых. Я слышал, как мои люди в деревне говорили, что все англичане мертвы, но те, что плыли вниз лицом по течению, были не англичане, и мои люди видели это. Потом мои люди сказали, что самое лучшее — молчать, платить налог и пахать землю. Спустя долгое время река очистилась, и те, что по ней плыли, явно утонули в наводнение (мне–то это было сразу видно), и хотя добывать еду стало труднее, я был от души рад. Несколько мертвецов тут и там — дело неплохое, но, как говорится, даже магер порою бывает сыт.

— Просто невероятно! — облизнулся шакал. — Мне кажется, я от одних разговоров растолстел. А после того что, если позволено мне узнать, делал Покровитель Бедных?

— Я дал себе слово и — клянусь берегами Ганги! — сомкнул свои челюсти при этой клятве. Я сказал, что никогда больше не тронусь с места. Так и жил я у пирса, не удаляясь от моих подданных, и надзирал за ними год за годом, и они возлюбили меня так, что бросали мне венки на голову, лишь стоило мне поднять её из воды.

Да, моя Судьба всегда была добра ко мне, и вся река настолько благонравна, что уважает меня, бедного и бессильного. Вот только…

— Никто не бывает счастлив от клюва до хвоста, — сочувственно кивнул марабу. — Чего ещё недостаёт властителю Магер-Гот?

— Того маленького белого ребёнка, которого я упустил, — глубоко вздыхая, ответил магер. — Он был очень мал, но я его помню. Я уже в годах, и всё же перед смертью хочется попробовать чего–нибудь новенького. О да, конечно, это неповоротливый, шумный и глупый народ, и удовольствие будет невелико, но я помню давние времена под Бенаресом, и если ребёнок жив, то помнит о них и он. Может, он бродит по берегу какой–то реки, рассказывая, как выдернул однажды руки из пасти повелителя Магер-Гот и выжил, чтобы об этом рассказывать.

Моя Судьба всю жизнь неизменно добра ко мне, но это порой терзает меня во сне — воспоминание о маленьком белом ребёнке из той лодки. — Зевнув, он свёл челюсти. — А теперь я предамся отдыху и размышлению. Помолчите, дети мои, уважьте старость.

Он неуклюже развернулся и зашаркал к верхнему краю отмели, а шакал и марабу укрылись на другом конце косы, где почти под самым мостом росло чахлое деревце.

— Вот уж, точно, приятная и необременительная жизнь, — усмехнулся шакал, вопросительно глядя на аиста. — И ни разу, заметьте, он и не подумал даже намекнуть мне, остался ли где–нибудь у берега кусочек съестного. А я сотни раз наводил его на разное добро, несомое по течению! До чего же правдива поговорка: «Выспросив новости, никто больше не вспомнит ни про шакала, ни про цирюльника». Теперь он пошёл спать. Ар–р–ра!

— Как может шакал охотиться вместе с магером? — холодно сказал марабу. — Пошли на добычу воришка и вор, кому достанется краденое?

Нетерпеливо подвывая, шакал отвернулся и собрался уже пристроиться возле ствола. Вдруг он вздрогнул и через спутанные ветви посмотрел вверх, в сторону моста.

— Что ещё? — спросил марабу, неуклюже приподымая одно крыло.

— Погоди, увидим. Ветер дует в их сторону, но они не нас ищут, эти двое.

— Люди? Обычай защитит меня. Вся Индия знает, что я священен.

Марабу — первоклассный мусорщик. Он может беспрепятственно ходить, где ему вздумается, поэтому наш герой даже не шевельнулся.

— И я не стою того, чтобы тратить на меня удар сильнее, чем старым башмаком, — ответил шакал и снова прислушался. — Послушай, какой грохот, — продолжал он. — Это не деревенские туфли, это кованая обувь бледнолицых. Слушай ещё. Там, вверху, железо звякнуло о железо! Это ружьё! Дружище, эти глупые, неуклюжие англичане решили добраться до магера.

— Ну, так предупреди его. Совсем недавно один изголодавшийся шакал называл его Покровителем Бедных.

— Пускай мой братец сам заботится о своей шкуре. Он постоянно твердит, что бледнолицых бояться нечего, а это, кажется, бледнолицые. Никто из жителей Магер-Гот не посмеет выйти на него. Видишь, я говорил, что это ружьё! Ну, если теперь всё пойдёт, как надо, то мы сможем перекусить ещё до рассвета. Из под воды он слышит плохо, и на сей раз это не женщина!

Над парапетом на мгновение мелькнул в лунном свете блестящий ствол. Магер лежал на песчаной косе неподвижней собственной тени. Слегка растопырив все четыре лапы, он уронил голову на песок и храпел — как магер.

Голос на мосту прошептал:

— Выстрел необычный, он распростёрт почти прямо внизу, но зато и не промахнёшься. Ух ты! Ну и зверюга! А крестьяне на дыбы встанут, если мы его пристрелим! Он — деота, божок здешних мест.

— Плевать, — отвечал другой голос. — Когда строился мост, он украл у меня пятнадцать лучших кули. Теперь пора с ним покончить. Будь с «мартини» рядом, как только я всажу в него оба заряда.

— Берегись отдачи. Две учетверённые порции — это не шутка.

— Сейчас он убедится в этом. Пошёл!

Последовали: грохот, как из небольшой пушки (ружьё для охоты на слонов мало чем отличается от орудия), сдвоенная струя пламени и острый хлопок «мартини», чьи удлинённые пули с лёгкостью пробивают крокодилью броню. Но уже разрывные пули сделали своё дело. Одна попала в магера около шеи, сместившись на ладонь к левой лопатке, другая взорвалась ниже, у самого основания хвоста. В девяносто девяти случаях из ста смертельно раненный крокодил добирается до глубины и исчезает, но повелитель деревни Магер-Гот был буквально разорван натрое. Из последних сил он едва шевельнул головой и распростёрся так же неподвижно, как… шакал.

— Гром и молния! Молния и гром! — вымолвило жалкое создание. — Штука, которая тянет за собой крытые повозки, наконец свалилась?

— Это же просто ружьё, — сказал марабу, хотя его трясло до самых хвостовых перьев. — Ружьё и больше ничего. Он наверняка мёртв. Вон идут бледнолицые.

Два англичанина поспешно спустились с моста на песчаную косу и встали около магера, восхищаясь его длиной. Потом индус отрубил топором огромную голову и четверо мужчин поволокли её по песку.