Редьярд Киплинг - Книги джунглей

Таков был ответ шакала.

Это резко ухудшило ситуацию. Шакал намекнул, что в пути магер ел свежую пищу, причём каждый день и много дней подряд, вместо того чтобы выдержать её до нужной кондиции, как делает любой уважающий себя магер, да и большинство дикого зверья. Для речного жителя одно из худших оскорблений: свежеед. Это всё равно что человека назвать каннибалом.

— С этой едой покончено тридцать лет назад, — спокойно сказал марабу. — Проспорив ещё тридцать лет, мы уже не вспомним, о чём беседовали. Поведай же нам, что происходило в тех замечательных водах, которых ты достиг после столь удивительного сухопутного путешествия. Говорят ведь, что если слушать вой каждого шакала, замрёт вся жизнь в городе.

Магер был явно благодарен за вмешательство и быстро продолжил:

— Клянусь берегами Ганги! Никогда я не видывал таких вод!

— Они были лучше, чем прошлогодний большой разлив? — спросил шакал.

— Лучше! Такой разлив бывает раз в пять лет: несколько утопленников, цыплята да сдохший вол в грязном водовороте. Но в год, о котором я вспоминаю, река была мелкой, спокойной и гладкой, как стекло, и, как мне и говорил гавиал, по ней, сталкиваясь, плыли мёртвые англичане. Я раздобрел тогда, раздобрел и набрался сил. Из Агры, мимо Этавы, по широким рекам к Аллахабаду…

— О, какими толпами они шли к стенам Аллахабадского форта! — воскликнул марабу. — Их было, как уток в камышах, и они крутились, бежали и прыгали — вот так!

Он вновь пустился в свою кошмарную пляску, а шакал с завистью глядел на него. Он, конечно, не мог помнить страшный год мятежа [78] Имеется в виду Восстание Сипаев (наёмных солдат индийского происхождения) 1857-1859 гг. Восстание началось массовыми убийствами англичан, а завершилось жестокой расправой над его участниками. В центре боевых действий оказались Агра, Лакхнау, позднее — Бенарес и Аллахабад. , о котором они говорили.

Магер продолжал:

— Да, у Аллахабада можно было лежать в стоячей воде, выбирая из двадцати одного, причём англичане не были перегружены драгоценностями, носовыми кольцами и браслетами, как это нынче модно среди моих женщин. Балуешься с украшениями — кончишь верёвкой от бус, — так говорит пословица. Все магеры всех рек тогда растолстели, но моя Судьба позаботилась о том, чтобы я стал толще их всех. И пронёсся слух, что по рекам идёт охота на англичан, и — клянусь берегами Ганги! — мы в это поверили. Тронувшись на юг, я верил в это, и вниз по течению проплыл я мимо Монгхира и гробниц, что смотрятся в реку.

— Знаю эти места, — сказал марабу. — С тех пор Монгхир пуст. Мало кто живёт там ныне.

— Медленно и лениво поплыл я вверх, и вот чуть выше Монгхира я встретил лодку, полную бледнолицых — живых! Насколько я помню, там были женщины, они лежали под покрывалами, натянутыми на палки, и громко плакали. Ни одно ружьё не выстрелило в те дни в нас, стороживших переправы. Им было некогда. Мы слышали пальбу день и ночь, то ближе, то дальше, смотря по тому, куда дул ветер. Я вынырнул перед лодкой во весь рост. потому что никогда не видел бледнолицых живьём, хотя неплохо знал их — в другом смысле. Голенький белый мальчик стоял на коленках у самого борта и, перегнувшись, пытался, должно быть, окунуть руки в воду. Забавно, до чего малыши любят бегущую водичку. Я уже ел в тот день, но небольшое у незаполненное местечко во мне ещё оставалось. Не для еды, а развлечения ради поднялся я к детским ручонкам. Они были так ясно видны, что я захлопнул пасть, не глядя, но они были так малы, что, хотя я всё сделал правильно, я уверен в этом, ребёнок быстро вытащил их неповреждёнными. Видимо, они проскользнули между зубов, эти маленькие белые ручки. Мне бы надо было схватить их за локти наперекрёст, но, как я уже сказал, только из любопытства и для забавы всплыл я тогда. В лодке закричали — один голос за другим, и тогда я опять поднялся посмотреть на них. Лодка была слишком тяжела, чтобы перевернуть её. Там были только женщины, но недаром говорят: доверься женщине, и тебя поведут по ряске, как посуху. И, клянусь берегами Ганги, это правда!

— Однажды женщина бросила мне сушёную рыбью кожуру, — сказал шакал. — Я?то надеялся добраться до её ребёнка, но, как говорится, сухая кость лучше отравы. А что сделала твоя женщина?

— Она выстрелила в меня из короткого ружья, какого я раньше никогда не видал (магер, видимо, познакомился со старинным револьвером), пять раз подряд, а я застыл с открытой пастью, таращась сквозь густой дым. Пять раз подряд, так же быстро, как я гребу хвостом, — вот так!

Шакал, всё больше и больше поглощённый рассказом, едва успел отпрянуть от огромного хвоста, взлетевшего, как молотильный цеп.

— Лишь после пятого выстрела, — говорил магер, как будто не он собирался только что вышибить дух из одного из своих слушателей, — лишь после пятого выстрела я погрузился, а всплыл как раз вовремя, чтобы услышать, как лодочник говорит этим женщинам, что я наверняка мёртв. Одна из пуль попала мне в шейную броню. Там ли она сейчас, я не знаю, потому что не могу поворачивать голову. Взгляни ты, дитя моё. Это докажет правдивость моей истории.

— Я? — изумился шакал. — Смеет ли иссохший туфлеед и жалкий костогрыз усомниться в словах Сиятельного? Пусть слепые щенки отгрызут мне хвост, если тень такой мысли мелькнула в моём ничтожном мозгу. Мой повелитель рассказал нам, что однажды его ранила женщина, и я передам это своим детям, не требуя никаких доказательств.

— Слишком большая угодливость порой не лучше полной невоспитанности. Твоим детям совершенно ни к чему знать, что повелитель деревни Магер-Гот единственную свою рану получил от женщины. Если они унаследуют судьбу отца, то им и так найдётся, о чем подумать.

— Это давно забыто! Ничего такого не было сказано! Не было никакой белой женщины! Не было никакой лодки! Ничего вообще не было!

Шакал завилял своей щёткой, показывая, как чисто он стёр всё в памяти, и со вздохом уселся.

— Да, бывало всякое, — проговорил магер, вторично потерпев неудачу в попытке добраться до приятеля. (Никто, впрочем, не держал ни на кого зла. Жри ты, сожрут и тебя — таков честный закон речной жизни, и шакал имеет долю в добыче, когда магер насытится.) — Я оставил эту лодку и поплыл вверх по течению, и когда я достиг Агры и близлежащих заводей, там уже не было мёртвых англичан. Река ненадолго опустела. Потом показались двое мёртвых в красных мундирах, но не англичане, а другого сорта — хинди или пурби, потом разом пять или шесть, и, наконец, от Арры до Агры и дальше к северу, казалось, целые деревни отправились в воду. Люди выплывали один за другим, из всех каналов, как бревна в половодье. Когда река поднялась, они вместе с нею толпами поднимались с мелей, на которых покоились, и вздувшийся поток тащил их за длинные волосы по полям и через джунгли. Двигаясь к северу, я слышал по ночам выстрелы, а днём подкованные ноги мужчин пересекали броды и слышался шорох тяжёлых колёс, катившихся по песку под водой. В конце концов я даже испугался и сказал: «Если такое бывает с людьми, то может ли спастись магер из Магер-Гот?» Ещё там были лодки, которые поднимались вслед за мною без парусов, они всё время горели, как иногда горят лодки с хлопком, но эти не тонули.