Редьярд Киплинг - Книги джунглей

— Мой дом — твой дом, — согласился Котуко, — но я думаю, что мы оба попадём к Седне.

Седна в инуитских поверьях — владычица преисподней; считается, что каждый человек после смерти ровно год обязан пробыть в её страшном подземном царстве: только тогда он попадёт в Квадлипармиут — Блаженный Край, где не бывает морозов и где самые жирные олени прибегают к вам по первому зову.

Жители посёлка кричали друг другу:

— Духи камней говорили с Котуко. Они покажут ему чистый лёд. Он привезёт нам большого тюленя!

Голоса ещё долго раздавались им вслед, но мало-помалу затихли, и Котуко с северянкой остались одни в холодной тёмной пустоте. Они дружно тянули тяжёлые сани или, напрягая все силы, перетаскивали их через бугры и впадины, и шаг за шагом продвигались в сторону Северного Ледовитого океана. Котуко уверял, что его новообретенная покровительница, торнак , велела ему идти на север; туда они и шли, а им указывали звёзды — Туктукджунг, Созвездие Северных Оленей, то самое, что мы зовём Большой Медведицей. Ни один европеец не смог бы проделать пяти миль в сутки по этому скоплению глыб и острых, как нож, обледенелых сугробов; но Котуко и его спутница умели с поразительной точностью, одним движением руки, обвести сани вокруг тороса, одним рывком перенести их через трещину во льду и знали, как одним-двумя рассчитанными ударами копья проложить дорогу сквозь ледяной затор, если другого способа продвинуться вперёд уже не оставалось. Девочка шла молча, упрямо наклонив голову, так что росомашья шерсть, которой был оторочен капюшон, наполовину закрывала её смуглое скуластое лицо. Небо над ними было как чёрный бархат, и только ближе к горизонту виднелись полосы багрянца — там светились, точно уличные фонари, большие звезды. Время от времени по высокому, пустому небосводу прокатывалась зеленоватая волна полярного сияния, вздуваясь и опадая, как флаг на ветру; или из темноты в темноту проносился одинокий метеор, оставляя за собой снопы огненных искр. В такие мгновения вздыбленная, изборождённая поверхность льда преображалась и расцвечивалась самыми невероятными оттенками — красным, медно-жёлтым, голубым; но в остальное время, при свете одних только далёких звёзд, все вокруг казалось сплошной окаменелой серой массой. Как вы помните, во время сентябрьских штормов лёд у берега был весь разбит и искорёжен, и теперь пейзаж напоминал застывшее землетрясение. Везде зияли выбоины, расщелины и даже целые провалы величиной с хороший каменный карьер; повсюду громоздились исполинские торосы и глыбы помельче, примёрзшие к некогда ровному ледяному полю; там и сям темнели вкрапления прошлогоднего льда, занесённого сюда осенней бурей; и на каждом шагу путников подстерегали то ледяные валуны, то острые, зазубренные гребни, то овраги, хотя и неглубокие — всего футов пять-шесть, — но зато невероятной протяжённости, до трёх и даже четырёх десятков акров. Торосы попадались самой причудливой формы: иные на расстоянии легко было принять за тюленя, моржа, за перевёрнутые сани, или за кучку заблудившихся охотников, или, наконец, за наводящий ужас Дух Белого Медведя о десяти ногах; и чудилось, что все эти видения вот-вот оживут, — а между тем вокруг царило полное безмолвие: ни звука, ни намёка на звук. И в этом безмолвии, в этом безлюдье, где только изредка вспыхивали сполохи, две жалкие людские фигурки, которые ползли вперёд, таща за собою сани, казались частью кошмарного сна — так можно представить себе конец света на краю света.

Когда идти больше не было сил, Котуко складывал из обломков льда временное укрытие, куда дети забирались, свернувшись и прижавшись друг к другу, и пытались с помощью походного светильника разморозить себе по кусочку тюленины. Подкрепившись и поспав, они опять пускались в путь и за сутки проделывали порою до тридцати миль, чтобы продвинуться к северу на каких-нибудь пять. Девочка почти всё время молчала, а Котуко или что-то бормотал себе под нос, или вдруг затягивал песню — он много их выучил в Песенном Доме; правда, песни были по большей части совершенно неуместные — летние, те, что поются во время ловли лосося или охоты на оленя. Иногда ни с того ни с сего Котуко объявлял, что слышит голос торнак , которая им недовольна; и тогда он срывался с места, как бешеный взбегал на сугроб и начинал размахивать руками и что-то угрожающе выкрикивать. По правде говоря, Котуко был на грани умопомешательства, но северянка верила, что дух камня ведёт его куда нужно и что в конце концов всё будет хорошо. Поэтому она ничуть не удивилась, когда на исходе четвёртых суток Котуко с горящими глазами сообщил ей, что торнак идёт за ними по пятам в обличье двухголовой собаки. Девочка взглянула туда, куда указывал Котуко, и ей тоже показалось, будто среди торосов что-то промелькнуло и исчезло. Это таинственное Нечто не имело ни малейшего сходства с человеком, но всем известно, что духи камней любят являться в образе какого-нибудь зверя — медведя, тюленя и так далее.

Они готовы были принять это Нечто за сам десятиногий Дух Белого Медведя — или за что угодно ещё, потому что Котуко и девочка-северянка от голода совсем обессилели и полагаться на своё зрение уже не могли. С тех пор как они покинули посёлок, им не удалось не то что поймать, но даже заметить никакой дичи: вся полярная живность словно вымерла. Еда подходила к концу — её вряд ли можно было растянуть хотя бы на неделю, и вдобавок надвигался шторм. Шторм за Полярным кругом порой свирепствует по десять дней кряду, и оказаться в это время без крова равносильно смерти. Поэтому Котуко решил соорудить хижину побольше — такую, чтобы туда поместились и сани, ибо опытный охотник не оставит припасы без присмотра; и когда он уже заканчивал крышу, обтёсывая последний кусок льда, он увидел на снежной гряде в полумиле от них таинственное Нечто. День был туманный, очертания всех предметов дрожали и расплывались в воздухе, и на этот раз Нечто показалось огромным — футов сорок в длину, десять в вышину, да ещё с длиннющим хвостом. Северянка тоже увидела это чудище, но не вскрикнула и даже не ахнула, а только тихо сказала:

— Это Квикверн. Что теперь будет?

— Он будет со мной говорить, — ответил Котуко, но при этом нож у него в руке дрогнул, поскольку каждый разумный инуит, даже если он твёрдо уверен, что духи к нему благосклонны, предпочитает не проверять это на практике. Что такое Квикверн, он знал. Так зовётся призрак исполинского пса без зубов и без шерсти, который согласно поверью живёт на самом краю Севера и является людям в преддверии важных событий. Он может показаться и к добру, и не к добру, но даже шаманы опасаются упоминать его имя. На собак он насылает безумие. И у него, как и у Духа Белого Медведя, гораздо больше ног, чем у обычных зверей, — то ли шесть, то ли восемь пар лишних; а существо, которое маячило в тумане, было несомненно многоногое.