Юрий Куранов - Избранное

Утром шел Олег из деревни в село. На половине пути догнала его Инка. Она не окликнула. Она дошагала и взяла сзади за локоть. Олег вздрогнул и оглянулся.

— Чего тебя так долго не было? — спросил он.

— Дела всякие были, — сказала Инка.

— А я уж думал, не придешь.

— Ну что ты. Я ведь еще вчера пришла.

— А я тебя не видел.

— Ты у Еньки был. Я видела, как ты тащил патефон.

— Чего же не позвала?

— Так. Не хотелось. Не ходи в школу, — попросила Инка.

— А чего делать будем?

— Пойдем ходить куда-нибудь. Не ходи.

— А я и книжки взял. Куда же их. С ними, что ли, таскаться?

— Спрячь в лесу. Завтра возьмешь.

Они свернули с дороги в лес, под шелест поредевшей солнечной листвы, и спрятали школьные книжки в норе, где, может быть, спала до этого лиса или родились волчата.

Раннее утро осени всегда похоже на какой-то грустный праздник. На душе легко, глаза смотрят ясно и далеко видят. Но видят они как будто не все, и от этого на сердце тревога. Глаза видят, как уходит по жниве от собаки заяц, как пламенеют, склонившись над речкой, калины, как тянутся горизонтом гуси с таежных озер и как над Иртышом стоит кто-то, вытянувшись всем телом, и машет лодке красным платком. А лодка уходит, и вниз по течению несет ее среди алых листьев; гребец сложил весла и смотрит назад.

Они шли молча сквозь легкую, забытую на весу паутину. В лесу было светло, словно солнце смотрит прямо из-под ног. Все гулял перелесками лай, и пахло в лесу прохладно-горьковато, и было похоже поэтому, что кто-то разжег и вдруг погасил костер.

Потом они вышли на длинную гриву, сплошь затканную кустиками клубники. Листва затвердела и стала багровой.

Низко пролетел ястреб, высматривая кого-то в листве. Потом выскочил заяц и помчался огромными прыжками, и казалось, что он вот-вот перевернется в воздухе. За ним гналась пятнистая собака, взмахивая на бегу широкими ушами.

— Вот и ваша мельница, — сказала Инка.

Вдали над озером виднелась мельница.

— Хорошая у вас мельница.

— Хорошая, — сказал Олег.

— Я ведь на мельнице и ночевала, — сказала Инка, садясь в траву.

— Чего же ты?

— Так, пришла, посидела под окнами и ушла на мельницу.

— Позвала бы меня.

— А бабушка пустила бы?

— Пустила б.

— Дед бы не пустил. Строгий он у тебя, да и пьяный был.

— Не дед был пьяный. Это Бедняга.

— И дед тоже. Я ведь видела… Пойдем жить на мельницу, — сказала Инка и осторожными глазами посмотрела на Олега. — Там тихо, только все поскрипывает да мыши бегают.

— Холодно там будет зимой, — сказал Олег.

— Зимой везде будет холодно. — Инка посмотрела вдаль, за гриву и за леса.

— Иди к нам жить, — сказал Олег.

— Что ты! Кто же меня пустит?

— А чего?

— Я ведь цыганка. Да и наши придут, заберут.

— А мы не пустим их. Мы с Енькой возьмем ружье и стрелять будем.

— За что же их стрелять? — сказала Инка грустно. — Вчера и так какой-то приехал на коне и все ругался.

— Чего же он ругался?

— Кирилл где-то поросенка украл.

Далеко за Иртышом, над тайгою, низко шел самолет.

— Смотри, какие самолеты есть, — Олег показал рукой за Иртыш.

— Ага, — сказала Инка, глядя в траву. — Я ведь тебе так и не рассказала, что наворожила тогда.

— Нет. Не рассказала.

— Хочешь, расскажу?

— Расскажи.

Инка сорвала красный широкий и шершавый лист, положила его на колено и стала разглаживать ладонью. Потом подняла этот лист, посмотрела сквозь него на солнце и опять положила на колено.

— Будешь ты красивый-красивый, — сказала она тихо. — Богатый-богатый будешь. И будет у тебя дом большой и с конюшней. И конь вороной стоять будет, и красное седло у коня, и оно будет серебром и бисером вышито. И ковши будут золотые висеть в доме на ведрах. И будет постель из высокой перины и пуха лебяжьего, а над постелью — шатер синий. И тоже будет он шит серебром и бисером. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Олег.

— И все тебя слушать будут, чего ты ни скажешь, И никогда тебя никто не прогонит, а везде тебя пустят и примут как гостя. И будет у тебя жена, красивая-красивая, как та девчонка. Наташа, что ли? Она будет мыть твои ковши, и коня чистить, и вино варить. А потом под окошком мы с Кириллом пройдем, и я улыбнусь тебе. Ладно? Хочешь? — сказала Инка, с трудом выговаривая слова.

Олег молчал. Инка уже сидела спиной к нему, смотрела в траву. Олег хотел заглянуть ей в лицо, но Инка отвернулась. Потом она еще ниже наклонила голову и, шепотом произнося слова, но звучно их выговаривая, продолжала:

— А когда ты умрешь, много-много людей пойдут за твоим гробом, и все будут плакать. Похоронят тебя в степи, много венков положат на твою могилу. И будут над ней летать птицы, и солнце будет светить, и никогда не будет над ней дождя. А когда все уйдут, я приду к тебе. И часто буду ходить на твою могилу в хорошем длинном платье и в красном платке.

Инка вдруг вскочила и убежала далеко в поле. И остановилась. Олег поднялся и хотел подойти к ней, но Инка отбежала еще дальше и строго сказала оттуда:

— Не ходи.

Олег снова сел в траву, и ему захотелось плакать.

В полдень они ушли от мельницы в поле, где люди работали вдалеке, копая картошку.

— Наши, — сказал Олег, — всей деревней вышли.

— Смотри, какие журавли летят, — сказала Инка, показывая рукой в сторону, где высоко над лесами шли гуси.

— Ага, — сказал Олег, глядя на людей и видя там Саньку, Марию, Калину и других деревенских. — Пойдем туда.

Инка пошла за ним, рассеянно глядя под ноги. По дороге катила телега. В телеге размахивал вожжами Енька. Енька остановил коня. Олег подбежал к телеге и прыгнул в нее.

— Садись! — крикнул он Инке.

Инка подошла и тоже села в телегу. Енька разогнал коня, и свистнул, и громко закричал на все поле. И вдруг на ходу Инка выпрыгнула из телеги и побежала к лесу. Потом она остановилась, обернулась и крикнула:

— Я приду! Потом.

— Хорошо, что уроков нынче не было, — сказал Енька. — Всех в поле послали, картошку копать да снопы стаскивать.

— Так, значит, не было уроков, — сказал Олег, подскакивая в телеге и мелко трясясь от быстрого ее хода. Ему хотелось тоже выпрыгнуть на дорогу и кинуться в поле, но конь бежал быстро, и на душе было горько, и ничего не хотелось делать.

Земля еще не остыла, но картошки в земле были холодные, влажные. Олег складывал картошки в ведро, а ведро грохотало и покачивалось. Ведрами картошку таскали и сваливали в кучу. А там Калина и Мария, тоже ведрами, насыпали картошкой мешки. Енька стоял возле телеги и ждал, когда начнут таскать мешки.

Калина и Мария принялись мешки завязывать. Мария сильными толстыми пальцами брала мешок за верх, сдавливала, словно душила, и потом закручивала верх, как бы отворачивала мешку голову. Калина ловко перехватывала мешок ниже Марииных пальцев бечевкой — раз, два, три — и завязывала. Мария сапогом била в тугой мешок, поглядывала на него свысока и говорила: