Юрий Куранов - Избранное

— Нет, это очень хороший мамин друг, — сказала Гера.

Фотографий было много, рассматривали их долго. За Иртышом уже садится солнце. Красные лучи его горят по всему саду и в окнах больницы. Вечерний воздух ал. В этом вечернем воздухе светится фотография, на которой стоит всадник, залитый красным светом вечернего солнца. А калины шумят сухими листьями над головами, в саду, в том самом месте, где можно читать стихи.

А вот и парк. Вдоль парка идет Александра Владимировна. Она идет под руку с высоким бородатым человеком. Этот бородатый человек, в коротком пиджаке, в широких брюках, красив. Оба смеются. И Гера так держит фотографию, что в ней отражаются красные листья калин, которые шумят над головой. И кажется, что Александра Владимировна и бородатый человек идут сквозь эти пылающие огромные листья.

— Это материн отец? — спросил Енька.

— Нет, это ее очень большой друг, — сказала Гера. — Он очень умный и добрый.

Гера говорила каким-то отсутствующим голосом. Енька взглянул на нее и увидел, что Гера вся побледнела и осунулась.

— Холодно стало? — спросил Енька.

— Нет, это так, — сказала Гера. — Это пройдет. Давайте я вам лучше стихи почитаю.

Она поставила ноги на скамейку, сложила руки на колени, стала читать, глядя в землю широко раскрытыми серыми глазами. Голос Геры немного окреп и обозначился тверже. Он говорил о городах, об удачах и неудачах, о каких-то удивительных, внезапных и ошеломляющих событиях крупными, горькими словами.

— Хорошо? — спросила Гера.

Енька ничего не ответил, только чувствовал, что все лицо его горит. Гера увидела это его лицо и больше ничего не сказала. Она взялась читать еще. И глаза ее совсем увеличились. Кожа побелела на ее лице, стала прозрачной.

Гера говорила и раскачивалась, словно ей очень больно, а она хочет успокоиться.

Енька не слушал слова, а только смотрел на Геру, и становилось ему немного не по себе.

По всему лицу Геры выступил крупный пот. Дышала она тяжело и несколько раз прокашлялась.

— Я не буду больше читать, — сказала вдруг Гера. — Я опять заболела. Я раненая, и мне тяжело. Я пойду лягу в постель. Не сердитесь на меня, пожалуйста.

Она встала и ушла.

Енька вернулся в палату и мгновенно заснул, так и не тронув картофельного супа и картофельных котлет. И первое время сна он еще различал, как дядя Коля и Евсей Евсеич несколько раз и с различными интонациями повторили при разговоре одно и то же угловатое название знакомого города. Но какого, Енька сквозь сон не уразумел. И, судя по голосам, на этот раз дядя Коля и Евсей Евсеич не спорили.

Проснулся Енька среди ночи, как после тяжелого труда, и почувствовал, что больше ему не уснуть. В палате было темно. За окнами стояла полночь со своими осенними звездами, с тихим шорохом сада и мглой. Енька долго лежал с открытыми глазами, смотрел в темноту и ни о чем не думал. Потом перед ним начали обозначаться красивые каменные дома, длинные корабли вдоль широкой реки. Вот лежит гранитный лев. Он лежит на берегу реки. Он придерживает лапой шар. Гера, маленькая, в коротком платьице, еще без косичек, схватилась руками за шар и хочет отобрать его у льва. А вот огромная белая лестница, и по ней течет вода. А вдоль всей лестницы стоят золотые обнаженные люди, они протягивают друг другу сияющие упругие струи воды. А наверху дворец с двумя куполами, похожими на взбитые подушки.

Какие это счастливые были люди, которые жили в таких городах! Как они, наверное, смеялись и бегали по этим паркам и лестницам. И как они ходили там и разговаривали, а дети их играли среди каменных львов, золотых великанов и нарядных дворцов. Неужели всего этого теперь нет? Пришел кто-то чужой и жестокий. Он сжег дома, взорвал дворцы и вырубил парки. Он везде поставил пушки и стреляет огромными снарядами на десятки километров. Те улицы теперь пустынны, а по земле ходят ласковые невеселые женщины и вспоминают о своих городах. А девочка в матросской шапочке сидит до вечера в больничном саду, читает стихи и бледнеет.

И вот темно, уютно, за окном только звезды. И хочется есть.

Енька встал и съел свой ужин. Он подошел к окну, чуть приоткрыл его, и потек холодный ночной воздух.

Больные спят по всем палатам. Где-то лает собака. Не спит, наверное, только дежурная сестра, молодая, низенькая, быстрая и необыкновенно смешливая женщина. Она не даст микстуры и не поставит градусника, чтобы не пошутить. Она, наверное, сидит у себя в приемной комнате и вяжет кружева. А Гера спит, и снятся ей стихи.

Что-то гремит по улице. Какая-то телега едет по селу. Неторопливая телега среди ночи. Видно, кто-то едет с поля. А вон ее уже, и видно. Сидят в телеге двое. Вернее, один сидит, а другой лежит и только поднял голову.

Телега поравнялась с больницей и свернула к подъезду. Но к подъезду не приблизилась, а остановилась, скрипнув оглоблями. Торопливо из телеги вылезла небольшая сутулая старушка в платке и в полупальто. Она обошла телегу и что-то шепотом сказала лежащему. Лежащий привстал, сутулая женщина помогла ему выбраться и спуститься на землю. Человек спустился на землю, ноги его подкашивались. Старуха поддержала его и повела к подъезду. Человек ступал тяжело, точно пьяный. Это ступала женщина, без платка, в фуфайке и в сапогах. Старуха подвела ее к подъезду и посадила на лавку. Старуха что-то долго и тревожно шептала, просила о чем-то. Женщина кивала головой. Старуха перекрестила женщину и поторопилась к телеге мелкими шагами. Она села в телегу, завернула коня и уехала, шибко гремя колесами.

Женщина посидела, уперлась в лавку руками и хотела встать. Но не смогла. Тогда она легла на лавку и поджала ноги.

Енька прикрыл окно и на цыпочках вышел из палаты. Старуха лежала в темноте на своей кровати возле стены, одна рука ее была поднята и застыла в воздухе. «Умерла, что ли? — подумал Енька. — Уж хоть бы умерла. Чего ей мучиться». Он осторожно прошел мимо. Старуха, не шевеля рукой и не поворачивая головы, сказала: «Пить». Енька прошмыгнул в приемную.

В приемной горел свет, но сестры не было. Только на столе возле телефона лежали недовязанные кружева.

Но в кубовой комнате слышался шум воды, из-под двери бил свет. Енька открыл дверь. Медный титаник в углу сверкал при электрическом свете и шипел паром. Рядом с титаником под душем стояла женщина и терла мочалкой живот.

Енька узнал сестру. Сестра была вся красная. Она подняла голову и сквозь воду посмотрела на дверь. Енька побежал на второй этаж к дежурному врачу. Сегодня дежурная как раз та врачиха, что лечит его и обещала выписать.

Он поднялся по темной лестнице и вошел в коридор. Справа кто-то сидел на подоконнике. Енька увидел, что это Гера. Она сидела в больничном халате и смотрела в небо сквозь раскрытое окно. Енька хотел позвать ее, но Гера обернулась сама. Она посмотрела на Еньку отсутствующим взглядом и не узнала его.