Юрий Куранов - Избранное

— А чего он?

— А он ничего. Шутил ведь, — качнула Наташа бровями. — Очень он смахивает на одного морячка, на пароходе когда ехала. Парнишечка такой.

— Тогда иди. Мне-то что. Я думал, ты и вправду. Иди.

Олег купил билет и пошел в кино.

Сначала показывали киносборник. Молодой боец, веселый и лихой, где только встречал, там и бил немцев. Он их бил и все пускал в ход поговорку. Он колом убил немецкого мотоциклиста посреди дороги. Немцы не знали, как с ним справиться. Зал смеялся и подбадривал бойца.

И после короткого перерыва пошел другой фильм — «Разгром немецких войск под Москвой». Пришел он в зал бесстрашной, уверенной и на все готовой музыкой.

Ползли немецкие танки. Они ползли с ревом, и казалось, ничем нельзя их остановить. Они ползли прямо на зал, и сердце падало, а ноги леденели. Потом ползли самолеты, и сотни бомб сыпались на наши города.

А потом перед Мавзолеем шли наши войска. И диктор говорил, что они прямо с парада отправляются в бой. А песня успокаивала и железными, похожими на клятву словами внушала:

Били из заснеженных дотов наши огромные пушки. Пошли наши самолеты. Пошли наши танки. Пошли в атаку наши бойцы и падали на бегу, одни поднимались и продолжали бег, а другие оставались лежать.

Олег не помнил себя. Раньше он никогда не чувствовал, будто его нет. Но теперь его не было. Не было его — именно сидящего в клубе. Был он, сидящий в танке, он, бегущий в поле с винтовкой, он, упавший в снег, он, повешенный, и он, вновь поднявшийся и снова бегущий вперед и кричащий во все горло.

Олег вышел из клуба и только тут заметил, что плачет, что слезы густо текут у него из глаз, но что ему легко, как никогда еще не было. Ночь уже опустилась. Люди ждали второго сеанса, и кто плясал, кто разговаривал. Федька по-прежнему улыбался фиксатым ртом. Он поигрывал Наташиным платочком и снова улыбался.

Проходя мимо дома, где живет Александра Владимировна, Олег увидел, что у нее горит свет. А сама она сидит за столом и читает. С дороги в темноте кто-то свернул к воротам этого дома. Он тащил за собой санки. На санках лежало что-то похожее на скорчившегося и уснувшего человека.

Ночь установилась ясная. Лужи на дороге покрылись ледком, они громко лопались под шагами. В воздухе пахло дальним ветром. Над головой проносились под звездами облака. Олег шагал с легким сердцем, и ему хотелось петь или что-то рассказывать.

Уже в деревне Олег немного пришел в себя. Он заметил, что у Саньки горит свет, а за занавеской кто-то ходит. Это была Санька. Она ходила по комнате так, будто у нее болит зуб.

От окон тянуло теплом, уютом и тишиной. Олег хотел было зайти, но постеснялся. Он пошел дальше, внезапно вспомнив отрывок, что читала сегодня Александра Владимировна: «Застал он ее за работой… Радость он ей сообщил — известье о свадьбе, — и в дальнейшем, уже не скрываясь, он ее целовал как жену и делил с ней труды…» Олег покачал головой и сказал: «Чудно. Пожалуй, отличная у меня память». Подумавши так, он решил припомнить песню из сегодняшнего кинофильма. И припомнил. Пошел, напевая про себя.

Олег подошел к своему дому и услышал в ограде тихий разговор.

— А чего же она говорит? — спрашивала бабушка.

— Ничего, — отвечал дядя Саша. — Плачет. Может быть, говорит, жив он, а я за другого вышла. Хуже всякой, говорит, Калины. С той ночи и пошло, как ты на Петра поворожила.

Бабушка вздохнула.

— И жить, говорит, я, видно, с другим человеком не смогу. Сам, говорит, видишь. Такая моя, мол, судьба. И плачет. И все меня жалеет.

— Жалко ее, бедную, — сказала бабушка. — Да и отца тоже жалко. Плох он теперь. Все вон лежит и лежит. Уж было радовался он за тебя… Кто там? — вдруг громко спросила бабушка.

— Это я, — сказал Олег и вошел в ограду.

Возле крыльца стояли санки. На санках лежал чемодан, лежали узел и гитара.

— Бери, внучек, гитару да неси домой, — сказала бабушка. Она взяла узел, дядя Саша — чемодан, и все поднялись по крыльцу.

Шел мелкий дождь. Снег почернел. Снег исчез. Никакого снега не было.

Олег пообедал, он съел вареную картошку и кусок хлеба величиной со спичечный коробок. Он выпил еще стакан молока. И стал собираться в школу.

И тут пришел с работы дядя Саша. Не раздеваясь он сел к столу и долго смотрел на бабушку. Бабушка смотрела на него, молчала и мигала отекшими веками. Дед спал, и в горле у него что-то взвизгивало.

— У Парикова был, — сказал дядя Саша.

— Сейчас, что ли, был?

— Утром позвонил он директору, прямо из МТС вызвал.

Бабушка молчала.

— Сегодня ухожу, — сказал дядя Саша.

— На фронт отпустили? — спросила бабушка. — Не поздно ли теперь? Тогда-то за тобой врачи хоть присматривали, в Киеве. А какой из тебя теперь воин? Контузий-то сколько было.

— Не на фронт. В больницу пока.

Дядя Саша сбросил пальто и положил его на лавку, как в чужом доме, куда на минуту забежал погреться. За окнами шел дождь и поднимался ветер.

— Буди отца, собираться буду, — сказал дядя Саша.

— Пусть пока поспит. Спит все время, и не разбудишь, — сказала бабушка.

Вечером дядя Саша уходил из деревни. Дождь усилился, и в полях шумело. Шумело так, как шумит молодой лес, пробивая почки.

— Куда в ботинках пойдешь… — сказал дед. — Бери мои валенки.

Дед сидел, свесив с кровати босые ноги, и весь колыхался, будто по телу у него переливалась вода. Он был пухл.

— Зачем валенки? Весна, — сказал дядя Саша.

— Весна не весна — морозы еще будут, — сказал дед наставительно.

— Куда же я в валенках по воде?

— Калоши на них накинь. И тепло, и сухо.

Дядя Саша сел на табуретку, зажал валенок между колен. Большую самодельную калошу из красной резины он вывернул наизнанку и двумя руками стал натягивать на валенок. Бабушка взялась за другой валенок и другую калошу.

Потом дядя Саша валенки надел, накинул пальто, взял дорожный мешок и долго стоял посреди комнаты.

— Иди, поцелую, — сказал дед.

Но сам встал и пошел к дяде Саше. Он шел как сквозь темноту. Они обнялись и долго стояли, прижавшись друг к другу щеками. Дядя Саша подошел к бабушке. Бабушка поцеловала его в лоб. Дядя Саша подошел к Олегу и поцеловал его в щеку. Губы у дяди Саши были обмякшие, с холодным запахом дождевой воды.

— Значит, сам он тебя направил? — спросил дед.

— Говорит, сам. Долго добивался, говорит. В областную больницу, говорит, попасть нелегко.

— Это, наверное, письмо в область помогло, — сказала бабушка.. — Я тебе говорила же: напиши, а ты не слушался.

— Ну хорошо, что послушался, — сказал дядя Саша.

— А надолго? — спросил дед.

— Будешь, говорит, лежать, пока основательно не подкрепят. А тогда уж просись на фронт.