Василий Юровских - Веснозапев

Из-за тумана не охотятся чайки и не кружат над лугом с противно-скрипучим криком взматеревшие цапли, одни кулики и носятся вдоль берегов Исети. Если мелочь — кулички-воробьи — молчком обшаривают отмели, то перевозчики на лету окликают друг дружку: «Перевез? Перевез?» И когда кто-то из них утвердительно успокоит, что перевез, всей стайкой долго бубенчат над рекой.

Прислушиваюсь к гомону перевозчиков да знай дергаю рыбу — окуней, чебаков и ершей. Место мое на косе полуострова, где река развела течение на два рукава, удачливое, обсиженное многими рыбаками. И чтоб занять его первым, я продрог длинную ночь у стожка волглого сена, спалил на костре воз сухого тальника, а стрельнувшим угольком просквозило рукав брезентовой куртки. Не совестно, заработал право на свое место, не как рыбак на «Жигулях», что только-только подкатил к Исети. Он-то вдоволь нанежился в постели, а уж потом — опять же в тепле и уюте! — на легковушке соизволил помчаться на рыбалку. И не скрыл своей неприязни ко мне, когда увидал, что острие косы занято.

Помотался он было вдоль реки, ан не клюет. И вот его машина сердито сфыркала недалеко от меня, а сам хозяин закинул удочки за поворотом на быстрине. Он видит, как я выбрасываю на берег увесистых окуней и «пирожковых» чебаков; слышит, как я ругаю сопливых ершей — мне они и на самом деле надоели! — и чувствую, что злится на меня. Может быть, думает: «Гнал я свои «Жигули» три десятка километров, бензин жег, а тут какой-то «безлошадник» успел раньше моего сесть на рыбное место, и теперь он будет с рыбой трястись на автобусе в город…»

Поплавки на всех трех удочках одновременно и властно ушли под воду, и некогда праздно размышлять — на гусиную травку шлепаются окуни, брыкаются, очутившись в росе, того и смотри перепутают лески. Поспешно, но без суеты отцепляю окуней, а сосед уже откровенно стегает удилищами «пустую» воду. И вдруг из туманистого дыма вырывается стайка перевозчиков. Они что-то быстро и весело сболтнули, поравнявшись со мной, а напротив мужчины с «Жигулями» какой-то куличок четко вскрикнул:

— Жулик, жулик!

Сосед рванул трехколенное удилище, кулички испуганно сыграли-вильнули от берега, сбелев брюшками и исподом крыльев. Вслед им понеслось:

— Шантропа долгоносая! Путается тут всякая тварь, не могут вас охотники перехряпать! Нахватались тут всякого у всяких…

И на выражения покрепче, от которых у людей уши вянут, не поскупился помрачневший рыбак.

Еще ниже склонился я к воде и беззвучно засмеялся. Шут его знает, этого куличишку, как у него вместо обычного «перевез» вырвалось совсем другое!.. И вовсе непонятно, где и у кого подхватил он оскорбительное для честного человека слово. Хотя мне и не такое приходилось слышать от птиц, правда, ни разу я не обиделся на них, а только удивлялся.

А что если угадал куличок-то?..

Я распрямился и оглянулся на соседа, однако его нигде не было. Ни его самого, ни оранжевых «Жигулей». Когда он уехал — не слыхал, даже дверкой не схлопал. Скрылся…

Солнце пробило туман и заиграли росинки на травах, взвеселела и река, и рыба. С противоположного покатистого берега невидимый мне куличок-мородунка завытягивал одно и то же:

— Извините, извините, извините…

— Чудак! — бормочу я, с улыбкой отцепляя «пирожкового» чебака. — Перед кем и за что извиняться?

Снова закинул удочку поближе к задеве — затонувшему кусту ивняка, и когда поплавок был еще в воздухе, из-за поворота вывернула стайка перевозчиков. Они не шарахнулись прочь от поплавка, а деловито пронеслись своей дорогой, позвенькивая озабоченно: «перевез, перевез, перевез…»

В саду у соседа возле сарайки сизо задымился ягодами густо-дурной куст канадской ирги. Они, ягоды, мелки, как старинные бусы заиндевело-пыльные, но не круглые, а подслеповато-вприщур. Для еды они вряд ли годны. И обирать их муторно, и ветки переломаются.

Вероятно, развел сосед иргу просто ради зелени или же из-за мудреного нерусского названия. А может, для того же, как моя бабушка Лукия Григорьевна. Приткнула она однажды у колодца кустик круглолистой ирги — на редкость плодовитой и совершенно никчемной в хозяйстве. Попробовал я сине-черные ягодки и… выплюнул тут же. Настолько безвкусна их крахмально-вязкая мякоть.

— Чо, Васько, скуса нет у воронца-то? — подняла голову от капустной грядки бабушка. — Дак я же воробышкам да скворушкам рошшу его. За здря чо ли им огород-то наш полоть от всяких червяков да букашек.

Когда поспел «воронец», воробьи и пепельно-бурые стайки молодых скворчат шумели кустом до той поры, пока не склевывали все задумчиво-защуренные ягоды. И только потом переселялись они на черемуху за бабушкиной избой. И не пустовали скворешни у нее, а каждый наличник окна, вся солома крыш и сарая и амбара отзывались дружным писком воробьят.

…Окукареканное петухами просияло из парного тумана молодое солнце. Оно еще не скрадывало глаза, не палило жаром и было ниже пояса небу. На вершинке ирги, совсем как весенней водотечиной, распелся старый скворец. Уж не мой ли привел на ягоды взматеревших детишек? Уж больно много знакомых голосов в его песне слышу. Вот он куличка-перевозчика передразнил, свистнул солнышку иволгой и жаркогрудой чечевицей заискал-заспрашивал Витю, удало прощелкал и после перемолчки трепетно зашептал глухарем.

Скворец пел, а скворчата клевали ягоды. Вместе с ними шумной оравой копошились в ирге воробьи. Они обрадованно «чокали» то ли урожаю ягод, то ли мирной компании скворцов, то ли ведренному июльскому утру.

И тут за сараем брякнула дверь сенок. Мне не видно, кто вышел, но я представил жилистого соседа и его осадисто-толстую жену. Кто-то хрустко потянулся телом и вслух зевнул. И неожиданным выстрелом «ударил» по утру сердитый крик соседа:

— Кышь, покасть, кыш, окаянные!

Скворец не «допел глухаря», испуганно «скворкнул», и вся стайка вырвалась из куста. И тут же в иргу шлепнулся обломок кирпича. Воробьи тоже кончили свой базар, и, как ребятишки, пустились наутек, кто куда.

Куст успокоился и пыльно-печально зажмурился ягодами. А хозяин ирги ворчал:

— Обнаглели, обжоры! Жрут ягоду да еще и горло дерут. Видишь, надо им это самое… Ну как оно называется, Онисья, у артистов-то?

— Витька сказывал, что гонораром зовется, — откликнулась ему жена из тихого сада.

— Во-во! Го-го-го-но-рар им подавай, а за что? — загоготал сосед.

— Правильно, Коля! Дай-ко им волю, так они за песни яблоки исклюют. А еще чего доброго — денег запросят. Из ружья по ним надо…

Я не слушал, о чем дальше говорили соседи, а досадливо жалел, что негде мне у своей квартиры вырастить куст ирги. Ну не канадский, а хотя бы такой же, какой был у моей давно покойной бабушки.