Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра

Нелегко ответить на этот вопрос. Слишком недавно и по собственному горькому опыту узнал, что есть люди, готовые на любую подлость, даже на убийство.

Посоветовавшись, мы пришли к убеждению, что без Лабазана дело тут не обошлось. Не сам же Чебурнов таскал отсюда мясо и шкуры через перевал.

— А зубров надоть посчитать повторно, — предложил Телеусов. — Кто ни придет на место Семена, должон знать, от какого берега плыть дальше.

Мы остались на пастбищах Абаго еще на два дня, поискали зубров на запад от Молчепы, за рекой Холодной, но тщетно. Все те же тридцать девять. Значит, стараниями бесстыдного егеря, а может, и по другим каким причинам западное стадо зубров на Кавказе не приросло, а уменьшилось. Неприятное открытие.

Под тихим обложным дождем мы спустились к Гузериплю. Домик караулки стоял пустой, дверь нараспашку, одно окно выбито. Это уж Семен от избытка бессильной злобы. И лампу забрал. И печь расковырял.

Без слова укора мы взялись наводить порядок. Печь поправили, дверь навесили, окно вставили и затянули куском материи. Ночевали в тепле и покое. Снаружи доносился монотонный, деревьями приглушенный шум Белой, уже вздувшейся после дождя.

Через три дня вернулись в Хамышки. Телеусов и Кожевников настояли, чтобы ехать со мной до Псебая. Возражать я не посмел, все равно нам надо собраться у Щербакова. Да и проезжать приходилось мимо печально памятного ручья.

Дома меня ожидало новое письмо от Дануты. В тот же вечер я написал Дануте ответ, в котором нашел место и для рассказа о зубренке Кавказе, ни словом не упомянув о возможности посетить Петербург. Боялся сглазить. Вдруг не состоится никакой поездки, вдруг никому этот зубренок не нужен?

Вскоре егеря собрались судить Семена Чебурнова.

Никита Иванович Щербаков выслушал наши сообщения и сурово насупился. Куда только подевались и его всегдашняя приветливость и дружелюбие. Посыльный, которого заранее отправили с вызовом к Чебурнову, вернулся ни с чем: сказали, нету дома, а куда уехал, неведомо. Еще бы! Кому охота на суд, где не будет оправдания и где товарищи твои отвернутся от тебя! Дело ведь шло не о службе князю, хотя бы и великому, а о честности на службе природе.

И тогда порешили без Чебурнова: отстранить его от егерской должности, отобрать коня и оружие, запретить появляться на территории Охоты.

— В Гузерипль крайне нужно послать нового человека, — сказал я после суда. — Тяжело там без охраны!

Никита Иванович руками развел:

— Обдумать надо кого. Да отыскать подходящего человека. Не скоро будет, Андрей Михайлович. И без охраны тоже не годится, потому как зубры там под угрозой. Вот и получается, что покамест придется тебе самому наведываться туда почаще. Как ты считаешь?

— Хорошо, Никита Иванович, — ответил я. — Но как только подыщем человека…

Тогда же мы договорились снарядить кого-нибудь из егерей на Закан, в самую восточную сторону Охоты, чтобы сделать и там пересчет зубров, а тем временем податься с Телеусовым на Мастакан и Умпырь и на этом закончить до осени полный подсчет зверя. Тогда легче думать, как помочь стадам пережить без потерь недалекую уже зиму.

Новые события нарушили эти планы.

Я еще был в Псебае, когда прибыл пакет из Боржома.

Ютнер поздравлял нас с успехом. Оказывается, он уже связывался по телеграфу с егермейстером Андриевским. Распоряжение гласило: доставить зубренка в Гатчинскую царскую Охоту, быть с ним там до особого распоряжения, следить за питанием и здоровьем, а посему выехать немедленно трем егерям во главе с Андреем Зарецким для сопровождения зубренка и с запасом корма на станцию Армавирскую, где будет указание о вагоне и всем прочем.

О долгожданная поездка!..

Алексей Власович сказал, что возьмет с собой племянника, хлопца лет семнадцати, который уже сегодня начнет готовить самое что ни на есть молодое сено для Кавказа. Телеусов обещал быстро закончить работу с клеткой и найти транспорт.

Я верхом помчался в Лабинск, откуда дал депешу в Армавирскую, предупредив, что через семь дней прибудет особый груз для Петербурга.

Закончив дела, я пошел из станичного правления к нашим знакомым, где остановился, и тут увидел на другой стороне улицы группу лиц казенного лесничего и двух братьев Чебурновых. Они горячо о чем-то разговаривали. Вот кого я меньше всего хотел видеть!

Три шага в сторону, и куст сирени укрыл меня.

Выглянув, я заметил нахмуренное, даже гневное лицо есаула. Он говорил Чебурновым не слишком добрые слова. Ванятка опустил голову, а Семен прижал руки к груди, словно оправдывался. Улагай с сердцем рубанул воздух рукой и отвернулся. Тогда заговорил Семен, о чем-то упрашивал лесничего. Есаул не сразу, но кивнул. Согласился. Не простившись с братьями, он вошел в дом, около которого стоял, а Чебурновы поклонились ему вслед и зашагали по улице, к счастью, не в мою сторону.

О чем они могли говорить? Что связывало их? Встреча запомнилась, на сердце шевельнулось чувство полузабытой опасности. А, без того дел хватает! Теперь как можно скорее в Псебай, куда Телеусов должен был доставить зубренка. И — в поездку!

Тем временем наш маленький Кавказ пешим ходом спокойно шел по лесной дороге к Псебаю, пощипывая на ходу травку и получая привычное молоко и соленый хлеб. За ним две пары волов тянули подводу с клеткой и приличный возок горного сена. Прибыв на место, зубренок получил двухдневный отдых, после чего оказался в клетке, а клетка — на рессорной тачанке. Рано утром обоз из трех подвод пошел на север.

Алексей Власович не спешил, не утомлял зубренка. Мы останавливались под вечер на каком-нибудь заранее облюбованном лужке, Кавказ спускался из клетки и, пошатываясь, делал несколько неуверенных шагов, после чего ложился. Отдохнув, он принимался за траву, потом за молоко и хлеб. Это почти стоверстное путешествие проходило для него не очень обременительно. Так мы заявились в Армавирскую.

В тупике нас уже поджидал чистенький товарный вагон. Начальник станции позвонил при нас станичному атаману, и тот прибыл лично, чтобы взглянуть на зубренка и удостовериться в полном его порядке. Видимо, он получил предписание оказывать содействие.

Ночью вагон с клеткой, кормами и сопровождающими подцепили к поезду.

Погода стояла хорошая, зубренок пообвык в шатающемся домике; мы выпустили его из клетки, отгородив зверю половину вагона. Ел он хорошо, правда больше лежал, а мы, отодвинув дверь, сидели, свесив ноги, и любовались пробегающими мимо станциями и степями.

В Ростове нас прицепили к пассажирскому поезду, а где-то под Москвой — даже к курьерскому. На восьмой день клетку выгружали в Гатчине. Дюжие казаки из дворцовой охраны на руках перенесли необычную ношу к тележке, а затем мы все оказались в лесу, окруженном высокой жердевой оградой, где, как сказывали, бродило на полувольном содержании полтора десятка беловежских зубров.