Джеральд Даррелл - Рози – моя родня (с иллюстрациями)

– Что взяли? – осведомился судья.

– След, – ответил Дарси.

– Какой след? – поинтересовался судья.

– След лисы.

– Эти сельские занятия, право же, чрезвычайно интересны, – мечтательно произнес судья. – Прошу вас, продолжайте.

– Так вот, преследуя лису, мы пересекли дубраву, затем Монкспепперский тракт привел нас на луг, примыкающий к реке. Должен отметить, что на этот луг можно попасть только через один проход, окаймленный широким густым булфинчем.

– Как вы сказали – булфинчем? – спросил судья.

– Да, – подтвердил Дарси.

– Насколько я понимаю, милорд, – вступил сэр Огастес, чувствуя, что при таких темпах от его свидетеля не скоро добьешься толковых показаний, – свидетель подразумевает густую живую изгородь, какую в тех местах называют булфинч.

– Я думал, что слово булфинч обозначает птицу с красной грудью, а именно снегиря.

– Слово то же самое, но значение здесь другое, – объяснил сэр Огастес.

– Благодарю, – сказал судья.

– Ну так, – продолжал Дарси, – гончие выбежали на луг, и мы последовали за ними. Здесь первым делом мне бросилась в глаза чрезвычайно вульгарного вида, ярко раскрашенная двуколка, какими пользуются цыгане. Внезапно, к моему великому удивлению, из-за деревьев появился слон. Естественно, гончие были испуганы и лошади тоже, до такой степени, что застигнутые врасплох даже такие опытные всадники, как я, были сброшены на землю. Я неудачно приземлился головой вперед, и только мой цилиндр спас меня. Не успел я освободить глаза от этой помехи, как слон подхватил меня, пронес через весь луг и швырнул к ногам обвиняемого, одетого, как я с ужасом увидел, всего лишь в мокрые подштанники.

– Почему это он был в одних подштанниках? – спросил судья, явно захваченный рассказом Дарси.

– Он заявил мне, что купался в реке вместе со слоном, милорд, распугивая лососей.

– Вы получили какие-нибудь увечья вследствие этого столкновения?

– К счастью, милорд, я отделался легкими ушибами.

– Я привлек ваше внимание к этому случаю, милорд, – сообщил сэр Огастес, – лишь затем, чтобы доказать мое утверждение, что обвиняемому было известно, что его слон – опасное животное, поскольку это нападение на людей произошло еще до происшествия в театре «Альгамбра».

– Понятно, – неуверенно отозвался судья.

Сэр Огастес сел, и судья обратил взгляд на погруженного, по видимости, в забытье сэра Магнуса.

– Не могли бы вы на несколько секунд присоединиться к нам и подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?

– Слушаюсь, милорд. – Сэр Магнус медленно встал и пристально посмотрел на Дарси. – Вы сказали, что единственный урон, нанесенный вам, составили легкие ушибы?

– Да.

– У вас хорошая лошадь? – прозвучал неожиданный вопрос.

Дарси побагровел.

– Я развожу лучших лошадей в стране, – рявкнул он.

– Но эта лошадь явно не была хорошо объезжена?

– Это отличная лошадь, – отчеканил Дарси. – Но только в цирке лошадей приучают общаться со слонами.

– Стало быть, для вашей лошади было вполне естественно испугаться и сбросить вас на землю?

– Разумеется.

– И выходит, все ваши ушибы были вызваны падением с лошади?

Дарси свирепо уставился на сэра Магнуса.

– Помилуйте, – вкрадчиво молвил тот, – ведь это ваши собственные слова?

– Мне не совсем ясно, в чем суть этого допроса? – жалобно заметил судья.

– Милорд, – сказал сэр Магнус, – я пытаюсь лишь показать вашей светлости и присяжным (тут он метнул в них строгий взгляд, от которого они вздрогнули, как от удара током), что легкие ушибы – я употребляю выражение самого свидетеля – были следствием падения с его лошади, что слон не имеет к ним никакого отношения.

Сэр Огастес встал.

– Милорд, – вступил он, – дело вовсе не в том, что свидетель получил ушибы, упав с лошади. Он не упал бы со своей лошади, если бы ей не угрожал слон.

– Слон что-нибудь сделал с вашей лошадью? – обратился сэр Магнус к Дарси.

– Нет, – неохотно признал Дарси, – он только трубил.

– Трубил, в самом деле? – заинтересовался судья. – По-моему, я никогда еще не слышал, как трубит слон. На что похож этот звук?

– Что-то вроде визга, ваша светлость, – объяснил сэр Магнус. И продолжал, бросив взгляд на присяжных: – Тем не менее, мне кажется, мы установили, что на самом деле данный слон не был повинен в каком-либо уроне, понесенном свидетелем. Вы согласны, ваша светлость?

– Согласен, это совершенно очевидно, – отозвался судья, записывая что-то.

Сэр Огастес метнул злобный взгляд в сэра Магнуса. С его точки зрения, они вовсе ничего не установили, но если судья сказал обратное, не пристало вступать с ним в спор.

– У меня больше нет вопросов, – заключил сэр Магнус, садясь с довольным видом, более того – с видом человека, выигравшего дело.

Перекрестный допрос явно произвел большое впечатление на присяжных.

– Возможно, я захочу в дальнейшем снова вызвать этого свидетеля, – не сдавался сэр Огастес.

– Разумеется, сэр Огастес, – сказал судья и наклонился над своими записями, после чего обратился к сэру Магнусу: – Вы сказали – что-то вроде визга?

– Да, милорд. Скорее даже, это можно сравнить с многократно усиленным звуком, который вы слышите, когда проводите грифелем по доске.

Судья тщательно записал эту информацию из области естествознания.

– Вызываю леди Беренгарию Феннелтри, – снова взял слово обвинитель.

Леди Феннелтри, в темно-пурпурном бархатном платье, с, черной вуалью на соломенной шляпе не вошла, а проплыла в зал, точно победоносный галеон. Принеся клятву, она откинула назад вуаль и милостиво кивнула судье, как бы говоря: «Можете продолжать». Отвечая на вопросы сэра Огастеса, звонким, пронзительным голосом удостоверила свою личность, и ее манеры были настолько величественны, что даже наиболее рассеянные присяжные выпрямились на стульях, приготовившись слушать.

– Леди Феннелтри, – продолжал сэр Огастес, – вы помните вечер двадцать восьмого апреля?

– Этот вечер, – ответила леди Феннелтри ломким голосом, напрашивающимся на сравнение с звуком, какой производят падающие с крыш сосульки, – неизгладимо запечатлен в моей памяти.

– Не могли вы рассказать его светлости и присяжным – почему именно?

Повернувшись к судье и пригвоздив его к креслу гипнотическим взором своих голубых глаз, она молитвенно сложила руки на груди и начала:

– Двадцать восьмого апреля мы отмечали восемнадцатый день рождения моей дочери.

– Это имеет какое-то отношение к настоящему делу? – осведомился судья.

– Мне было предложено, – сурово молвила леди Феннелтри, – изложить все собственными словами.

– Конечно, конечно, – сказал судья, поспешно что-то записывая.