Виктор Леглер - Южнее Сахары

Отстрелявшись, охотники расселись на свободных скамьях, а на площадку выкатилась обычная грузовая двухколесная тележка, запряженная парой осликов. На тележке мальчик с ружьем и несколько малолетних красавиц что-то изображали, но аллегорический смысл представления ускользнул от Андрея. Напуганные шумом толпы ослики упирались и шли не туда, пока, наконец, общими усилиями их не вытолкнули с площадки. Теперь в центр толпы колонной, один за другим, приплясывающим шагом вышли несколько женских, так сказать, фольклорных коллективов. Андрею объяснили, что они представляют разные кварталы деревни и соревнуются друг с другом. Одетые явно в специальные наряды для выступления, женщины пели и плясали без всякого смущения, почти профессионально и с явным удовольствием. Когда все группы отплясавшись, заняли свои места на скамейках, тамтамы загрохотали еще громче, и на площади начался ритуальный танец: двое в масках и на ходулях, вдетых в длинные штанины костюмов, двое нормального роста в масках и каких-то ветках и шкурах, и вокруг толпа просто танцоров. Ходули опасно наклонялись, размахивая длинными ногами, маски подпрыгивали и бросались на просто танцоров, стараясь их схватить и, вероятно, съесть, те с визгом и прыжками спасались. Затем было объявлено, что официальная часть праздника закончена, но народ и не думал расходиться, наоборот, дети отовсюду хлынули на площадь и присоединились к танцующим. Андрей еще с удовольствием потолкался в толпе, прежде чем уйти. Народ на улице ему улыбался, многие девушки вполне многообещающе, за весь день он не увидел ни одного пьяного, ни одной драки или ссоры.

После праздника трудовая жизнь продолжалась, и для Адрея она становилась все легче. Все больше проблем трудящиеся могли решать сами, без его участия. По ночам теперь работали только промывочные приборы и подающие бульдозеры, поскольку дневная смена успевала навозить песков и на ночь тоже. Воды тоже хватало, за сезон дождей ее накопилось в котлованах старого полигона достаточно. Приборы, во избежание соблазна, были защищены решетками и замками, и по ночам Андрей мог спокойно спать. У него появилась такая роскошь, как свободное время и даже целые свободные дни. Производством занимался Николай, а с разного рода посетителями разбирался Кулибали.

Участок, как и деревня, и множество других деревень, и город, находился на обширной равнине, по ней же текла река и проходили дороги. Далеко на севере равнина плавно переходила в пустыню, на западе и на юге уходила в соседние страны, а на востоке, не так уж далеко от участка, упиралась в подножие огромного каменного обрыва. Этот обрыв, тянущийся на сотни километров, ограничивал обширное скалистое плато, занимавшего половину Сонгая. Андрей полюбил уходить туда на прогулки. Затратив час-полтора на подьем по хаосу каменных глыб и узким щелям в каменной стене, он попадал в совершенно другой мир. Здесь, наверху, солнце светило еще ярче, но жарко не было и всегда дул ветерок. Здесь не было почвы, только твердые скалы, разных цветов и оттенков, прочные каменные пласты, из которых вода и ветер вырезали причудливые скульптуры. Ходить по гладким каменным плитам было так же легко, как по городским лестницам и тротуарам.На камнях росли необыкновенные растения, совсем не похожие на те, что внизу, – разные кактусы, алоэ, щучьи хвосты, многие из них Андрей помнил растущими в горшках на российских подоконниках. Особенно сказочным пейзаж выглядел в разгар сезона дождей, как натуральные сады Черномора из «Руслана и Людмилы».

Отмытые от пыли скалы сверкали яркими красками, в маленьких извилистых каменных ущельях журчали ручьи и шумели многочисленные водопады, иногда ручьи расширялись, образуя маленькие озера или просто каменные ванны с гладкими, отполированными стенками, и чистой прозрачной водой, в которой можно было полежать, глядя в небо. В воде резвились маленькие крабики, тритоны и рыбки ярких расцветок, из которых многие Андрею тоже казались знакомыми по российским аквариумам. Куда все они девались в сухой сезон, он не знал. Иногда проплывал небольшой питон, со своим переливающимся оранжево-зеленым рисунком, ужасно красивым в воде

На плато жили и люди – в маленьких, редких деревеньках. У них не было полей, не было коров, только козы и крохотные огородики и садики на клочках земли. Еще они охотились и собирали всякие дикие фрукты. По сравнению с этими горными обитателями деревенская жизнь на равнине казалась верхом цивилизации. Андрея не раз и не два разные люди предостерегали от подобных прогулок. Они говорили, что здесь, наверху, живут людоеды, которые не откажут себе в удовольствии съесть одинокого белого. При этом собеседники всегда дистанцировались от своих диких соотечественников и подчеркивали свою продвинутость по пути цивилизации. Они говорили: «У нас в деревне людей не едят», а иногда даже усиливали это утверждение: «У нас в деревне никогда людей не едят!» Быть съеденным Андрею не хотелось, главным образом потому, что он хорошо представлял, какой хохот поднимется среди его русских друзей, узнавших, что в Африке его таки съели, но удержаться от прогулок было выше его сил. Он брал с собой пистолет, купленный официально, с разрешения кайенской полиции, избегал деревень и тропинок, поворачивал, увидев группу людей, ну а одиноких встречных он не боялся.

Леонтий теперь приезжал к ним в гости регулярно. Его англичане вели себя как-то непонятно – разведку всерьез не вели, но и не закрывали, задания давали ему какие-то невнятные, контракт на семь тысяч все по разным причинам не подписывали, однако денег на жизнь по-отечески подкидывали, причем достаточно. Леонтий от неопределенности будущего совсем не страдал, вполне довольный каждым сегодняшним днем, прожитым хорошо и интересно и считая, что о завтрашних заботах следует думать завтра. Андрей для себя определял Леонтия, как аристократа и богача, считая эти понятия не внешними, а внутренними. Так, дворяне из первой российскй эмиграции в Париже двадцатых годов была нищи и беспомощны, но оставались богачами и аристократами, проводя ночи в ресторанах и гуляя во всю ширь до последнего бриллианта. Леонтий мог посидеть в баре с компанией охотно пьющих японцев, каждый из которых был многократно богаче его и имел вдобавок неограниченные средства на представительство, а потом самым беспечным и естественным образом заплатить за всех. Андрей, наоборот, с детства имел привычку к бедности. Сейчас, когда дневные доходы участка измерялись в десятках тысяч долларов, а расходы в тысячах, и все это проходило через его руки практически без контроля, он по-прежнему бессознательно старался использовать бритвенные лезвия как можно дольше и выдавливать поменьше зубной пасты из тюбика.