Виктор Леглер - Южнее Сахары

По вечерам они часто и надолго усаживались поболтать, получая удовольствие от общества друг друга и от того, что не надо никуда спешить. Леонтий, большой мастер разговорного жанра, говорил больше всех. Зная все и всяческие языки, он успел поработать переводчиком в разных африканских странах, обслуживая то строителей, то геологов, то, как он туманно выражался, борцов за социализм против империализма. Он рассказывал о заграничной жизни советских специалистов и дипломатов в коммунистические времена, жизни очень замкнутой, жестко регламентированной и тщательно контролируемой. Советские люди жили в ограниченном закрытым пространстве в постоянном бессмысленном напряжении, которое создавали себе сами. Часто напряжение превышало возможности психики, тогда случались дикие срывы, запои, драки, побеги в город, бешеные романы и супружеские измены, кончавшиеся увольненим и отправкой на родину. Он рассказывал о немеряных и несчитаных средствах, вбухнутых в рыжую африканскую землю, о заброшенных стройках, о ржавеющих в джунглях и пустынях танковых дивизиях, о колхозах или совхозах, с помощью которых собирались поднимать отсталое сельское хозяйство.

Развалины одного такого совхоза Андрей сам видел неподалеку от Сонгвиля. Если отвлечься от красной земли и баобабов, они ничем не отличались от кладбища техники на ремплощадке любого советского колхоза. В пышной траве виднелись ржавые остовы тракторов, плугов и прочих сельскохозяйственных машин, с которых сельские кузнецы сняли и утащили все, что сумели. Какие-то дамбы и сухие русла каналов уходили в никуда, какие-то водокачки, чугунные трубы, остатки фермы (зачем?). Было видно, что все это не работало ни одного дня, было завезено и сразу заброшено. Где-то все это делали, грузили на корабли, везли через полсвета, разгружали с кораблей… Зачем было просто не украсть эти деньги? Какие неведомые люди творили все это?

– Мы над общим смыслом тогда не задумывались, – отвечал Леонтий. Каждый работал, получал зарплату. Думали больше, как купить чего-нибудь да как в отпуск поехать.

О безвозвратно ушедшем социализме Леонтий и Николай вспоминали с симпатией и некоторой тоской. Каждому из них там жилось хорошо. Леонтий после иняза занимался международным комсомольско-молодежным туризмом. Это была веселая и увлекательная, полная приключений дружба народов – конференции, делегации, агитпоезда от Таллина до Самарканда, пылкие комсомолки с Кубы и раскованныеые шведки левой ориентации. Потом уже любовь к дальним странам увлекла его в Африку. Теперь, став старше, он предпочитал интеллектуальные приключения телесным, читал на многих языках, знакомился с массой людей из разных стран, сам писал ироничные стихи и рассказики и усиленно разрабатывал планы приезда в Сонгай его молодой русской жены.

Николай приспособился к социализму иначе. Работая в какой-то транспортно-механическо-строительной конторе, он отбросил товарно-денежные отношения, при социализме бесперспективные, и жил натуральным хозяйством, как на необитаемом острове.

– Все у меня было, ну, все. Мы на сахарном заводе линию отремонтировали, мне сахара дают, сколько надо. Я из него горилку делаю, лучше магазинной, – чистая, как слеза. Коптильня своя, кабанчика откормил, все есть – сало, окорок, ветчина. На огороде все в порядке, хлеб только остается покупать. С другом на лимане держим моторку, поехали, наловили сазана, леща, воблы, закоптили, завялили. Друг на нефтебазе работает, я ему помог кое-чем, он говорит: бери солярки, сколько хочешь. У меня дома печка на солярке, с форсункой. Я емкость залил, на весь год хватает, тепло и чисто. А теперь? Каких же денег на эту солярку напасешься? Приходится опять углем топить.

Андрей, как мог, пытался возражать, что может потому социализм и кончился, что всем было хорошо. Все брали из холодильника, но никто в холодильник не клал. Все, вроде бы, несли бревно, но никому не было тяжело, что же удивляться, что бревно упало? Андрей сам тоже неплохо жил в те времена. Старательские артели были разрешенным исключением из социализма, там можно было много работать и много же зарабатывать, и ему все артельные годы не приходилось экономить деньги. Он имел к Советской власти более мировоззренческие, чем личные, претензии. Ему, например, не нравилось, что власть никак не поощряла работника, хотя на словах только и заботилась о производстве. Выдающийся работник, просто работяга и тот, кто только пил водку на рабочем месте, получали одинаково. Более того, хороший работник постоянно имел неприятности, поскольку ему всегда чего-то было надо для работы же. Поэтому энергичные люди неуклонно уходили в сферу распределения, где было легче добиться жизненного успеха. Когда распределять стало нечего, социализм кончился. Что ему еще не нравилось, так это распределение обязанностей между теми, кто думает, и теми, кто исполняет, когда пара тысяч человек, сидящих в здании Госплана, должна придумать и приказать все, что надлежит делать сотням миллионов по всей стране. В обществе свободного предпринимательства каждый уличный торговец напряженно думает, какой товар ему сегодня предлагать и по какой улице пойти. Размеры думающей части общества соответствуют размерам ее исполняющей части, думают те же люди, что осуществляют задуманное, там же и тогда же. При коммунизме думали одни, а исполняли другие. Размеры и сложность мыслительного аппарата радикально не соответствовали размерам и сложности экономики, а его отделенность от исполнителей требовала совершенно нереальной мощности информационных потоков. Подобных претензий Андрей мог бы набрать с десяток еще в те годы, если бы его мнение кого-нибудь тогда или сейчас интересовало.

Нынешний общественный строй в России, Америке или Сонгае может быть несправедливым и несимпатичным, но он разумен. Лицо, желающее социального успеха, должно предложить на рынке полезный продукт – рис, уголь, идею, услугу, стихотворение. Общество примет то, что ему нужно, и оплатит усилия производителя продукта. Личный успех в принципе совпадает с общественной пользой. Коммунизм мог выглядеть справедливым и привлекательным, но он был безумен. Личный успех достигался в сфере жестокой дележки, всегда у кого-то отнимался и в целом противоречил обществу, каковое поэтому вполне справедливо требовало от индивида самопожертвования и бескорыстия. А где же такой народ возьмешь?

Понятно, что больше всего они втроем говорили о том, что их окружало, – об Африке и ее поразительном отличии от остального современного мира. В американских и европейских журналах, которые привозил Леонтий, а Андрей охотно читал, рассказывалось о потрясающих научных и технологических успехах во всех областях деятельности. Информатика, медицина, военное дело, все менялось, все было совсем не таким, как десять лет назад. Это поражало их всех. Леонтий однажды разгорячился: