Мария Плахова - К островам Индийского океана

Быстро остывает песок, сквозь графически изящные нити казуарин расплывчато мерцают звезды. Океан посветлел, зато потемнела земля, подковой охватив залив.

Пора возвращаться. Через несколько часов «Курчатов» покидает остров. На головокружительной скорости возвращаемся в Порт-Луи, в свете фар мелькают на обочинах прохожие с плоскими, как шляпки грибов, узлами на головах. Шоссе пересекает поселок, носящий благозвучное название Триоле. Тротуаров не предусмотрено, повинуясь движению руля, машина плавно огибает, казалось бы, вплотную бредущие фигурки.

— На Маврикии в населенных пунктах всегда такая

скорость?

— А какая скорость, нормальная… Народ тут организованный, строго придерживается правил.

Правил придерживается не только народ — петухи, куры и собаки ни разу не перебежали дорогу.

Последний свет дотлевает над океаном. Улица никак не освещена, редкий огонек вспыхивает в окнах жилищ. Зато оживают кабачки и таверны, слышны звуки музыкальных инструментов. В пролетах освещенных дверей, будто теневые картины, двигаются силуэты. Временами, как на полотнах Рембрандта, свет вырывает отдельные группы, погружая в мрак второстепенное.

В разрывах между домами угадывается гладь океана. Совсем низко сверкнула брошью литого серебра, пролетая, ночная птица. В бархатной темноте слабо фосфоресцирует вода, окружая черные обкатанные валуны — пристанище влюбленных пар. Темные волосы и кожа тают в вечернем воздухе, лишь смутными пятнами угадываются светлые одежды, слышен говорок, лукавый смех…

Водитель сбрасывает скорость, и в открытую машину врываются звуки перебираемых струн, голоса инструментов похожи на укулеле. Все вокруг кажется заполненным мелодиями, то плавными, то порывистыми, действующими как колдовское наваждение. Вскоре дорога делает поворот, и деревенька Триоле растворяется, сливаясь с волнистой линией холмов. Розово-сиреневым светом наливается впереди небо — приближаемся к Порт-Луи. На шоссе вспыхивают сверкающие огоньки, будто сотни глаз следят за машиной, направляя путь: в асфальт впрессованы шарики-отражатели.

Мелькают строения пригорода, освещенные улицы, бульвар д'Арме. Приближаемся к набережной, лохматыми верхушками упираются в небо королевские пальмы, закрывая звезды. Причал пустынен, тихо покачиваются катера. Хрупкая фигура молодой женщины выделяется на фоне воды — круглолицая, с правильными чертами лица, подобная прекрасной статуэтке из терракоты. Еще одна дама провожает нас в путь: на стене портового здания скульптура — расписной горельеф. Полная матрона, покровительница моряков, с лихорадочными пятнами румянца на одутловатых щеках позолоченным жезлом указует на океан, желая нам счастливого плавания.

Повиливая кормой, катер, отделанный красным деревом (может быть, той самой багровой древесиной казуарин!), увозит нас с пирса. На бронзовой дощечке выгравировано «Корсар». «Корсар» сидит низко, в плотной маслянистой воде извиваются золотые блики, отраженные огоньки можно зачерпнуть рукой.

Уже скрылись, будто вросли в землю, портовые постройки, здание таможни. Постепенно опускается в океан аллея королевских пальм, которую мы так и не успели зарисовать…

Члены экспедиции уже на борту «Курчатова».

— И все-таки сделано не так мало, — печально говорит Плахова, перебирая папку с рисунками, и со вздохом добавляет: — Если бы судьба подарила нам те три дня, что мы болтались в шторме. Только три дня… Сколько можно было бы сделать, находясь на земле.

— Ну и что? — отвечаю с участливым видом человека, ублажающего больного. — Тебе мало, что нами пересечен Маврикий с юга на север и с севера на юг? У нас была возможность смотреть…

— Смотреть? — переспрашивает она уныло.

— Именно смотреть, художник необязательно должен работать руками! — извещаю с пафосом пророка, одаряющего мир плодами своих размышлений. — Художник смотрит и запоминает…

А сам думаю: «Если бы те три дня…»

Последние минуты на Маврикии. Еще немного, и двигатели, ворча, выведут судно с рейда в ночь, в шторм, в неизвестность. «Все крепить!» — опять предупреждает спикер. «Корсар» нетерпеливо постукивает деревянным бортиком о трап. Прощаться всегда грустно. Гости готовятся покинуть корабль. Мы пожимаем им руки и прощаемся с Маврикием навсегда.

Впрочем, кто знает…

На качающихся палубах встречаем весенний праздник Первое мая. Чтобы не портить торжества, капитан Касаткин отдает распоряжение включить успокоители, но они мало что меняют — по-прежнему и иллюминаторах показываются попеременно то небо, то море.

Но праздник есть праздник. На торжественном собрании прочитаны поздравительные радиограммы от Ивана Дмитриевича Папанина и Андрея Сергеевича Монина, в дружеской обстановке проходит праздничный ужин. Отставлены майки, шорты и штормовки, кавалеры в костюмах при галстуках, дамы в модных платьях, непривычно постукивают по палубе высокие каблучки.

Далеко за полночь длится праздник, общество покидают лишь те, чья вахта начинается до рассвета.

И второго и третьего мая погода не улучшается, корабль похож на живое, отданное на растерзание волн существо — его бьют, толкают, вскидывают и бросают вниз. Ученые и экипаж, молодежь и пожилые работают, превозмогая непогоду.

— Ну что это за шторм… Так себе, штормишко.

— А помните, на «Витязе» пошло в салоне гулять пианино?

— А тогда в Атлантике? Такая волна шла — железный трап жгутом свернула…

«Тогда в Атлантике» в кают-компании страшным ударом волна вышибла из иллюминаторов стекла… Вода стала проникать внутрь, пришлось команде работать в трюме, устраняя течь.

Именно в том рейсе, где волна жгутом скручивала трап и вышибала стекла, в качестве начальника экспедиции принимал участие Андрей Сергеевич Монин.

— Когда волна по кораблю ударила, — в одной из бесед в Москве говорил Андреи Сергеевич, — мне понравилось, как повел себя капитан — деловито, спокойно.

Рассказывал Монин, будто не произошло ничего особенного. Помнится, были мы тогда удивлены: ученый широкого диапазона, чьи труды сыграли важную роль в становлении новых направлений в науке, автор печатных трудов, ставших настольными книгами специалистов по геофизической гидродинамике и получивших всемирное признание, наравне с сотрудниками несет тяготы рейса.