Мария Плахова - К островам Индийского океана

Безжалостное время тянется, как резина, если не знаешь, куда его деть, и сжимается в комок, когда считаешь минуты. Светлый «БМВ» уже показался на дороге, наш добровольный гид обещает показать северную часть острова. Однако непредвиденное обстоятельство задерживает отъезд: исчезли, растворились в зеленом безмолвии кратера Лисняк и Шилейко. Вокруг ни души, даже юноши скрылись, собрав свой товар. Признаться, мы растеряны, не кричать же «Ау!».

— А где ваши товарищи?

Алексеев смущенно пожимает плечами.

Судя по всему, наш спутник привык решать и более сложные задачи. Одарив нас ободряющей улыбкой, уверенным шагом направляется он к самой кромке обрыва и, заложив пальцы в рот, исторгает пронзительно чистый свист, не услышать его можно, лишь находясь в преисподней! И тотчас из лиственных глубин взрывается ответный, приглушенный расстоянием посвист, автор которого — один из двух пропавших наших товарищей. Через четверть часа, отягощенные добытыми для гербариев образцами, возникают Лисняк и Шилейко.

Как жаль, что я не умею свистеть: какой прекрасный, экономящий силы эффективный способ!

По дороге ненадолго останавливаемся в Порт-Луи: сотруднику посольства необходимо посетить главу организованной в 1981 году фирмы, снабжающей продовольствием советские суда, швартующиеся в гавани.

Предоставленные самим себе, бродим по узкой улочке с тесно сомкнутыми рядами небольших магазинов, заглядываем в витрины книжных лавок с преимущественно французской литературой. За изрядно пропыленным стеклом среди пестрых обложек и глянцевых ярких открыток неожиданно останавливает внимание прекрасная репродукция «Голова мальчика» Пьера Сюблейра, последователя французской школы конца XVII — начала XVIII века. Автор маленького шедевра еще в молодости уехал в Италию, где прожил до самой смерти.

Прелестная головка в монохромной гамме, выдержанная в коричнево-серебристых тонах, закомпонована в темный овал и принадлежит к той линии реалистического портрета, которая на всем протяжении XVIII века противостояла пышному, шаблонно-холодному искусству придворных портретистов. И это на Маврикии, в Порт-Луи, изобилующем парадными памятниками французским правителям; их обилие поражает с первых шагов: на одном лишь бульваре д'Арме под каждой королевской пальмой по скульптурному изваянию наместников французских и английских королей на Маврикии!

Крутая, облицованная деревянными панелями лесенка ведет в небольшой магазинчик. Молодой человек в голубом модном костюме, с паркеровской авторучкой в кармане поднимается навстречу. Матовая кожа, небольшие черные усики, правильные черты красивого лица. Приобретаем две прекрасно иллюстрированные книги о Маврикии.

— Интересно, почему все-таки он выставил в витрине работу Пьера Сюблейра?

Услышав русскую речь, молодой человек оживляется.

— Присаживайтесь, пожалуйста! — говорит он. — Не удивляйтесь, что я говорю по-русски. Я жил в СССР, учился в университете на факультете русского языка, был даже лучшим учеником в группе…

Не удивляясь и вспоминая Манкрюнью-Маню, усаживаемся за низкий журнальный столик. Шехар, так зовут гостеприимного молодого человека, хорошо разбирается в искусстве, в Москве бывал в Третьяковской галерее, в Большом театре, особенно любит балет.

— В Порт-Луи есть прекрасное здание театра, но нет постоянной труппы, — сожалеет он.

Его родители — люди состоятельные. Все обеспеченные индийцы на Маврикии дают своим детям образование, поэтому среди учителей, адвокатов, врачей много индийцев.

— Магазин принадлежит брату отца. Я очень люблю книги, работаю тут временно.

Уже не поражаемся свободному обращению маврикийцев с языками: с нами Шехар беседует по-русски, с вошедшим посетителем — на хинди, с мальчиком, что приносит поднос с традиционным угощением — подсоленными, мелкими, как фисташки, орешками, — на французском.

— Это мой сын, его зовут Амид, — гордо сообщает Шехар. — Очень хочу иметь еще дочку…

Познакомившись таким образом с планами главы семейства, прощаемся, подарив ему несколько наборов открыток с видами Москвы.

— А-ми-ти, дружба, — говорит молодой индиец, провожая нас к выходу. И фигура его в светлой одежде с поднятой в прощальном приветствии рукой кажется картиной, вставленной в темную широкую раму двери.

Северная окрестность острова защищена от ветров горными массивами, именно здесь находятся излюбленные маврикийцами пляжи. Ровный полукруг чистейшего кораллового песка обрамляет берег. Приближаемся к побережью по грунтовой дороге, петляющей среди казуарин, похожих на плакучие ивы или цветущий саксаул.

Светится насквозь рощица, колеблется прозрачная бледно-зеленая занавесь. Под ногами похрустывают орешки, плоды казуарин. Из существующих тридцати видов, распространенных в Австралии, на островах Фиджи и Маскаренских островах, этот вид самый красивый.

Одревесневшая капсула, крылатый орешек, лежит на моей ладони. С его помощью растение завоевывает жизненное пространство. Под светлой корой необычная, почти красная древесина, она очень ценится при изготовлении мебели. Кору употребляют как дубильное вещество, эластичные побеги используют в качестве упаковочного материала. Неприхотливое дерево довольствуется песчаными, каменистыми и даже засоленными почвами, растет в степях и саваннах, вплотную подступает к океану.

Еле слышно касаются друг друга ветки. Наливается желтизной небо, близок вечер. Океан затих, ни волн, ни прибоя, ни кромки пены у берега…

— Ну как, художники?

— Красиво…

Мысленно прикидываю оставшееся для работы время, увы, его почти нет. А на небо откуда-то скатывается заблудшая, круглая, как монета, тучка. Не скрывая солнца, сеет и сеет мелкий дождик, расшивая бисером воды лагуны: такой у нас называется «грибным». Теплые капли-бусины быстро впитывает песок.

Прошлепал по берегу стоптанными сандалиями старик с белой бородой пророка и железным ведром в руке — к вечеру хорошо ловится креветка. Пискнула невидимая птица. Глухо зацокали копыта: гарцуя на блестящих, как шелк, лошадках, движется кавалькада. За живой изгородью трехметровых кактусов частные владения.

И снова никого. Лишь воробьи-космополиты, серенькие, невзрачные, как две капли воды похожие на наших, устремляются со всего пляжа в надежде чем-нибудь поживиться. Трепещут в воздухе крылышки, птицы бесстрашно подлетают к самым рукам, устраивая драки из-за кожуры банана.

Последние часы последнего вечера на Маврикии. Ушла, истаяла одинокая тучка. При редкостном безветрии пошла по океану длинная, выпуклая зыбь, переливаясь солнечными красками, будто огромный плот покачивается в лагуне. Но это последний горячий блеск.