Михаил Водопьянов - Повесть о первых героях

Обратный путь Леваневского, очень тяжелый, с вынужденными посадками и поломками, продолжался долго, но окончился благополучно.

И вот этот Маттерн предложил свои услуги в поисках экипажа самолета Н-209.

Получив от Советского правительства новый самолет «Локхид-Электра», приобретенный по его просьбе, Маттерн не спеша вылетел из Фербенкса на север. Идя вдоль сто сорок восьмого меридиана, он достиг всего лишь семьдесят пятой параллели и… вернулся в Фербенкс.

От дальнейших поисков американский летчик отказался. Благородный порыв Маттерна, пожелавшего отблагодарить Леваневского за свое спасение, оказался неосуществленным.

А Леваневского и его товарищей надо было искать.

…Сразу после того как радиосвязь с самолетом Н-209 нарушилась, начальника Главсевморпути О. Ю. Шмидта, начальника полярной авиации М. И. Шевелева, штурмана И. Т. Спирина, летчика В. С. Молокова и меня вызвали на срочное совещание в Кремль. Все мы были участниками экспедиции на Северный полюс и Героями Советского Союза.

В тот же день утвердили широкий план поисков. Их решено было организовать в двух направлениях: в западном и восточном секторах Арктики.

В западном должны были действовать наши воздушные корабли. Основной базой для нас был намечен остров Рудольфа, подсобной — льдина Папанина, дрейфовавшая в то время на нулевом меридиане и восемьдесят седьмом градусе северной широты.

В восточном секторе ледокол «Красин» направлялся к мысу Шмидта. Ему предстояло взять на борт экипажи с тремя самолетами и горючим и, насколько позволят льды, пройти к северу. Включились в спасательную экспедицию пароход «Микоян», находившийся в Беринговом проливе, и самолеты летчиков Задкова, Головина, Грацианского.

25 августа три самолета, отправлявшиеся на Северный полюс под управлением Молокова, Алексеева и моим, вылетели из Москвы в Архангельск и дальше на остров Рудольфа. На этот раз погода открыла нам «зеленую улицу»… но лишь до основной базы. Начался такой беспросветный туман, что пришлось сесть в 50 километрах от Рудольфа, на остров Райнера, круглый и белый, словно перевернутая вверх дном тарелка. Несмотря на боковой ветер, мне удалось благополучно посадить флагманскую машину. Механики тут же выскочили из кабины и, отбежав в сторону, легли, изображая собой посадочное «Т». Правда, это живое «Т» предусмотрительно шевелилось: побаиваясь, как бы Молоков и Алексеев, увлекшись, не приземлились прямо на посадочный знак.

Необитаемый остров оживился. Мы разбили палатки, достали спальные мешки, зашипели примуса…

Арктика снова шутила над нами: казалось бы, рукой подать до Рудольфа, а лететь нельзя.

Когда погода немного улучшилась, я прилетел не основную базу, а за мной — и другие машины.

Вскоре все было готово к полету на полюс, все, кроме… погоды — завыла пурга. Много дней прошло в томительном ожидании. Ночи становились длиннее, темнее. Солнце показывалось все реже. Скоро оно совсем распрощается с нами и спрячется на долгую полярную ночь.

Наконец погода прояснилась, но намело столько снега, что на колесах самолеты не смогли подняться.

На Рудольфе была только одна пара самолетных лыж, завезенная ледоколом еще в прошлом году. Посоветовались и решили, что в район полюса пойдет сначала один мой самолет.

Весь состав экспедиции готовил флагманский воздушный корабль в рейс. Прежде всего колеса заменили лыжами. И опять пришлось ждать…

В это время на дрейфующей льдине тоже не сидели сложа руки. Вот что написано в дневнике И. Д. Папанина:

«В связи с исчезновением самолета Леваневского мы получили распоряжение Москвы подготовить в районе станции посадочные площадки для самолетов спасательной экспедиции. В эти дни в лагере оставался один лишь Кренкель. Он буквально валился с ног, так как несколько дней не отходил от рации, тщетно ведя наблюдение за эфиром. Поддерживал его крепкий черный кофе. А мы втроем, вооружившись лопатами и пешнями, расчищали аэродром, несмотря на туманы и снег, приходилось сбрасывать с себя меховые рубашки. Промокли до мозга костей, но работа двигалась… Под нашими пешнями медленно разрушались гряды торосов, исчезали бугры, ледяные валы: поле становилось гладким. Морозы помогали нам, аэродромы укрепились и долго держались в готовности, к сожалению, использовать их не удалось».

Наконец 6 октября в 12 часов ночи над островом открылось чистое небо с ярко горящими заездами и затухающим серпом луны на востоке. Синоптик заявил:

— Вылететь можно, но возвращение на Рудольф, вероятно, будет отрезано, с запада надвигается циклон.

И все-таки мы решили лететь.

Мои товарищи готовили машину молча. Выражение настороженности и тревоги не сходило с их лиц. Позднее, в годы Великой Отечественной войны, я видел такое выражение на лицах многих боевых друзей перед вылетом в сложные и дальние бомбардировочные рейды.

В полете на нас упорно надвигались туман и облачность. Видимость — прескверная. Машину прижимало все ниже и ниже. Я перешел на бреющий полет. Совсем рядом мелькали черные полосы разводьев, стремительно проносились серые ледяные поля. Высотомер показывал сорок метров. Невольно шевельнулась мысль: «А вдруг придется сесть?» Льдин, мало-мальски подходящих для посадки, я не видел. Долго лететь вслепую на перегруженной машине нельзя. Любой высокий торос грозит гибелью.

Облачность повышалась. Теперь мы могли прекратить опасный бреющий полет и подняться на высоту 300 метров.

Приближаемся к полюсу. Внезапно перед нами открылось зрелище непередаваемой красоты.

Небо как бы раздвоилось. Темно-вишневая и светло-голубая полосы сливались над нашими головами. Вишневая, справа, постепенно разгоралась в сторону горизонта. Ее далекие границы, освещенные лучами заходящего солнца, казались огненно-розовыми. Слева же краски затухали, незаметно переходя в мрачные фиолетово-синие тона.

С одной стороны исчезающий день. С другой — надвигающаяся ночь.

Северный полюс! Где-то здесь, рядом, может быть, находится сейчас Леваневский.

Все застыли у окон и люков, пристально вглядываясь в ледяные просторы. Каждый просматривал определенный участок. Жадно ищущим взорам ежеминутно мерещился силуэт самолета. Но когда мы подлетали ближе, то оказывалось, что это — трещины или торосистые гряды.

Внезапно механик подбежал ко мне с криком:

— Самолет! Я вижу самолет!

У меня заколотилось сердце.

— Где он? Где?

Я мигом передал управление второму пилоту Александру Николаевичу Тягунину и бросился к окну.

Жестокое разочарование! Это было всего лишь разводье, по форме напоминающее аэроплан.

Мы продолжали поиски, летая зигзагами. Каждые десять минут наш замечательный штурман Иван Тимофеевич Спирин менял курс.