Михаил Водопьянов - Повесть о первых героях

При вылетах на боевые задания невольно думалось: как жаль, что нет с тобой рядом Сигизмунда Леваневского. Будь он в живых, безусловно, занял бы самое достойное место в ряду верных сынов Родины, защитников Отчизны.

Глубокой осенью 1933 года я зашел по делу к начальнику транспортной авиации и в его приемной увидел Маврикия Трофимовича Слепнева. Он тихонько сидел в углу у окна и, не обращая ни на кого внимания, мудрил что-то над географической картой.

— Что колдуешь? — подошел я к нему.

— Понимаешь, Михаил, — задумчиво ответил Слепнев и ткнул пальцем в карту, — вот примерно тут дрейфует «Челюскин», Мне приходилось здесь бывать. Коварное это местечко… Как бы не пришлось нам лететь на выручку, — добавил он.

Я тогда недоверчиво посмотрел на него и, честно говоря, не придал этим словам особого значения. А зря… Слепнев никогда слов на ветер не бросал и Север хорошо знал.

Мы познакомились, когда я еще работал в мастерских, а он уже был инструктором Высшей школы военной авиации.

Помнится, зимой двадцать четвертого года к нам в ремонтный цех авиамоторов пришла группа военных летчиков. Один из них, казавшийся самым старшим по возрасту, попросил меня объяснить устройство мотора «БМВ».

— Не стоит отрывать мотористов от дела, — пробасил рядом высокий красивый летчик лет тридцати. — Я сам хорошо знаю этот мотор!

И он действительно отлично его знал; тут же очень толково объяснил масляную систему, устройство водяного охлаждения, карбюраторе…

Он выглядел очень щеголевато в ладно сшитом кожаном реглане, под мышкой — перчатки на меху с огромными крагами.

— На вид форсун, а дело знает, — не удержался я, чтобы не шепнуть ребятам.

Когда военные уходили, я, осмелев, полюбопытствовал у заинтересовавшего меня незнакомца:

— Вы инженер или летчик?

— Я Слепнев, — ответил он, улыбнувшись. — И то и другое. Ресторан «Стрельна», то есть бывший ресторан, знаешь?

— По соседству здесь, в Петровском парке?

— Теперь там учатся, а я читаю лекции о моторах и самолетах… Правда, иногда мне кажется, что из соседнего кабинета, ставшего классом, доносится песня цыганского хора… Но песен нет, учеба есть…

Каким Слепнев был тогда, таким и остался — веселый, общительный, компанейский человек со своеобразной, порой резковатой, но всегда остроумной манерой разговора. Он ценил и любил шутку, меткое сравнение, крепкое словцо…

Великолепно рассказывал Слепнев о своем детстве и юности…

Будущий прославленный летчик родился в многодетной крестьянской семье, в деревне Ямсковичи Кингисеппского уезда, вблизи Петербурга.

В этих местах часто проводились маневры войск Петербургского военного округа. Маленький Маврикий с восхищением глазел на гвардейские полки пехотинцев и проносившихся рысью на красавцах конях кавалеристов. Не было для него лучшей музыки, чем марши духовых оркестров. И самой увлекательной книгой являлся потрепанный «Учебник унтер-офицера», который он случайно раздобыл.

Мальчик решил обязательно стать военным и, конечно, не солдатом, а офицером. Так он и заявил домашним.

Отец рассмеялся:

— Молодо-зелено, Мы с тобой, Маврикий, мужики. Нашему брату попасть в офицеры — дело невозможное… Ты учись лучше, в люди, может, и выйдешь…

«Выходить в люди» Маврикию не хотелось. Он мечтал «выйти в офицеры». А учиться его отдали в торговую школу. Вероятно, родители полагали, что изучение коммерческого счетоводства отобьет у мальчишки желание стать военным. А он после уроков, тайком от учителей, в сотый раз перечитывал «Учебник унтер-офицера».

Самостоятельную трудовую жизнь Слепнев начал с работы на заводе электрической аппаратуры. А по вечерам, до глубокой ночи, сидел над военной литературой, стремясь постичь тайны стратегии Фридриха Великого и понять ошибки Наполеона.

Настойчивый был парень Маврикий Слепнев!

И сдал-таки крестьянский сын экзамены экстерном за полный курс кадетского корпуса. Но право на офицерский чин это не давало. Мечта о золотых погонах не придвинулась ни на пядь.

Должно быть, мало кто так обрадовался начавшейся империалистической войне, как Маврикий. Он стал «вольнопером» — как солдаты звали вольноопределяющихся. А затем поступил в школу прапорщиков, которую окончил с отличием. По положению ему предстояло служить в гвардии. Но на вопрос о движимом имуществе он вынужден был ответить, что «сведений об этом не имею», и офицерское собрание лейб-гвардии Волынского полка отказалось принять в свою среду бедняка.

Девятнадцатилетний прапорщик Слепнев вместо гвардии оказался в Чите, откуда повел маршевую роту на фронт. Я видел фотографию Маврикия того времени. Молоденький, безусый офицерик, перетянутый ремнями портупеи, при шашке, револьвере, полевой сумке, с компасом на руке, должно быть, казался сам себе грозным воякой, а на самом деле был чуть смешон. Во всяком случае, он был несказанно горд форменной одеждой, волновавшей его воображение с детских лет. Он стал все-таки офицером!

Но очень скоро на галицийском фронте мальчишеская романтика развеялась как дым. Вот как писал об этом сам Слепнев:

«Первое же знакомство с войной опрокинуло все мои представления о войне, почерпнутые из учебников. Я представлял себе великолепно оборудованные окопы, стройные атаки под барабанный бой и гром оркестров. Мне рисовались красочные боевые столкновения, когда сражающиеся идут друг на друга со штыками наперевес. Ничего этого не было. Были дрянные канавы, полные воды и грязи, именуемые окопами, был лес, наполненный свистом пуль и ревом снарядов, были кровь и смерть. Никакого противника с развевающимися знаменами не было видно. Война оказалась кровавым и тягостным ремеслом».

Маврикию Слепневу в течение ряда лет пришлось досконально изучать военное ремесло.

Едва прибыв на фронт, он организовал и возглавил команду разведчиков. За храбрую вылазку прапорщик получил первый офицерский орден — Анну 4-й степени, темляк на шашку, или как его запросто называли, «клюкву».

Десятки раз участвовал Слепнев в боях среди болот Полесья, в горах Буковины, на полях Добруджи. Дважды был ранен, а полученная тогда контузия долго давала о себе знать.

На фронте, в Румынии, Слепнев впервые столкнулся с авиацией. Он познакомился и подружился с командиром авиационно-истребительного отряда. Тот подал ему мысль стать летчиком. Но по тем временам это было не так просто. На заре авиации «шикарная» профессия пилота была доступна лишь дворянам или очень богатым людям. Служба эта считалась героической и романтичной, выдвигали в число «избранных». Но в ходе воины сынки имущих, опасаясь за свою жизнь, перестали пополнять ряды авиаторов. Уж очень много русских летчиков погибало в схватках с авиацией противника. Самолетов у немцев было больше, чем у нас, и были они быстроходнее и маневреннее. Прапорщика военного времени, подавшего «на всякий случай» рапорт о приеме в авиационное училище, неожиданно для него зачислили в Гатчинскую летную школу.