Василий Боткин - Письма об Испании

«Широкая бархатная кайма на перевязанной крестом мантилье, стан сильный, жест резкий, дивная и́кра, душа хищная, испанская ловкость… стоит целого мира моя манола!

«Как горит она, как хрустит, когда танцует хоту или фанданго; какая энергия в каждом взмахе, — и что за удивленье, как встряхивается у ней платье, при самом легком прыжке… стоит целого мира моя манола!

«Деликатно обута ножка, достойная царского ковра, и не знаю, что за прелесть в этом рубце, что на шее у ней… стоит целого мира моя манола!» {81} .

Испанцы народ гостеприимный по преимуществу; кроме того приветливого внимания, какое обращают они на рекомендательные письма, знакомства в Испании чрезвычайно легки: одного разговора в кофейной достаточно, чтоб иностранец был приглашен в дом, при обычной фразе: mi casa está a la disposición de usted [23]. Кроме того, если испанец находится в кофейной в обществе иностранца, он считает для себя непременным долгом не допускать его платить за себя, и они делают это с такою ловкостью, так искусно дают знак прислуге взглядом или жестом, что иностранцу, при всем его желании, никак не удастся заплатить в кофейной, когда он находится в обществе испанцев. Этот обычай поставил меня однажды в загадочное положение. Раз приглашаю я одного моего приятеля с женою, у которого в доме я очень близок, отобедать в ресторацию, предварительно заказав обед. Наш обед был весел, говорлив, словом, прошел как нельзя лучше; но когда спросил я у слуги счет, вдруг слышу, что счет уже заплачен. Меня это рассердило. Мой испанец оправдывался своими обычаями, говоря, что, конечно, я волен сердиться, но что он, со своей стороны, не может изменить долгу испанца, по которому рекомендованный ему иностранец есть всегда гость его. Даже находясь между собою, в кофейной, испанцы как бы пикируются, кому удастся заплатить за других. Эта черта тем более поразительна, что здесь средства у всех ограничены. Но испанец прежде всего caballero [24]. Вскоре по приезде моем в Мадрит я отыскивал одну улицу, где мне надобно было сделать визит. Улица была далеко, и я расспрашивал о ней у прохожих. Между прочим, отнесся я к одному бедно одетому человеку. «Если хотите, я провожу вас туда», — отвечал он. Мы пошли. Дорогой вздумал я сделать еще несколько визитов, и, намереваясь заплатить этому человеку за труд его, просил дожидаться меня на улице. Визиты мои продолжались часа три; вожатый мой говорит мне, наконец, что он не может долее оставаться со мною. Я подаю ему дуро (5 руб. асс.), благодаря его за одолжение. «No, señor, no, muchísima gracia» (нет, сударь, нет, покорнейше благодарю). — «Но почему же вы не хотите получить за ваши труды, я отнял у вас время…» — «No, señor, gracias, soy pobre, pero soy caballero» (нет, сударь, благодарю, — я беден, но я кавалер), — и, раскланявшись, кастильянец ушел от меня, оставив меня в замешательстве и с деньгами в руке. Никогда не случалось мне, давая за труды прислуге, встретить недовольную мину. Если слуга испанский очень доволен, это выражается только тем, что он прибавит к своему обычному «gracias» (благодарю) «gracias, caballero» (благодарю, кавалер). Вообще чувство личного достоинства в этом народе поразительно; недаром существует у него пословица: «Король может делать дворянами, один бог делает кавалерами» {82} .

Мне не придется видеть в Мадрите боя быков — corrida de toros: они уже здесь прекратились до весны {83} ; но мне обещают, что я еще застану их в Андалузии. Здесь мне случилось видеть только corrida de novillos. Novillos называются здесь молодые быки, и забава состоит в том, что их пускают поиграть с молодыми людьми. Это самая любимая забава молодежи; ни один деревенский праздник, ни одна маленькая ярмарка не обходится без corrida de novillos; они заменяют здесь фокусников и комедиянтов. В Караванчеле, деревне верстах в четырех от Мадрита, случился приходский праздник, и мне сказали, что непременно будет и corrida de novillos {84} . Действительно, на скорую руку была сделана арена, окруженная забором из досок, складенных так, чтоб в щели можно было пролезть человеку; вокруг подмостки для зрителей; за вход по два реала (около 50 коп. асс.) {85} . Каждый заплативший имеет право идти на арену играть с быком {86} . Игра эта состоит в том, что молодые люди (ни оружия, ни палки иметь при себе не дозволяется) дразнят быка своими красными кушаками или снятыми с себя куртками; бык беспрестанно бросается на них, они рассыпаются; во всем этом — легкость, увертливость, ловкость поразительны. Смеющаяся, шумливая ватага наблюдает удивительный такт в своих движениях; нет в ней ни замешательства, ни столкновений; она знает все приемы и взгляды быка, — все в ней живо, внимательно; она рассыпается и собирается снова, беспрестанно развлекая внимание быка, наблюдая друг за другом. Глупое животное не знает, в какую сторону броситься, делает прыжки, обороты — молодежь разливается вокруг него, как вода. Вдруг бык заметил одного молодого человека, который больше всех вертелся около него с своим широким, красным распущенным поясом; бык бросился на него, тот увернулся. Бык за ним; молодой человек, заметив решимость раздраженного животного, в один прыжок очутился у забора и уже пролезал в него… но бык тоже в один прыжок подскочил к забору; еще одно мгновение — и молодой человек вне опасности, но бок чуть-чуть оставался еще наруже, и один рог быка уловил его за ребры, с страшною силою вырвал из забора и с бешенством побежал с ним по арене… Это была минута страшная. Смех и крики мгновенно утихли, тяжкая, томительная тишь пробежала по зрителям. Ha matado, ha matado (убил, убил)! — раздалось со всех сторон. Обежавши два раза арену, бык сбросил с рог молодого человека; между тем, впустили рабочих волов, чтоб в их сообществе вывесть быка из арены {87} . Молодой человек лежал без движения, с посинелым лицом… Эта сцена так потрясла мои непривычные нервы, что я не в силах был оставаться ни минуты долее и в страшном волнении тотчас же отправился в Мадрит. Когда я садился в коляску, на арене раздались снова смех и крики; значит, тело убрали, впустили нового быка, и молодежь снова принялась играть с ним. Страшная смерть была уже забыта.

Я все еще в Мадрите, несмотря на его удушающие жары и знойный воздух, несмотря на его беспрестанные смуты. Чем больше всматриваюсь здесь в людей и события, тем больше убеждаюсь, что для суждения об Испании и волнующих ее смутах должно прежде всего отложить в сторону всякое сравнение ее с Европою. Общеевропейская точка зрения, приложенная к Испании, может вести только к ложному о ней понятию. Разве Европа не считала Испанию страною самых прочных монархических учреждений, разве она не считала народ испанский типом самой щекотливой и обидчивой национальности? А этот народ с совершеннейшим хладнокровием смотрел, как Фердинанд, лишив инфанта д‹она› Карлоса законного наследственного престола Испании, отказал {88} его иностранке {89} , Марии Христине, равнодушно смотрел, как испанский инфант бродил скитальцем в горах Наварры! Европа считала Испанию страною самою католическою в мире, а испанский народ резал или по крайней мере дал резать своих монахов, дал светской власти обобрать свои церкви и монастыри и, наконец, с тем же равнодушием смотрел, как уничтожили его монастыри, и нисколько не тревожится тем, что уже лет десять папа прекратил все духовные сношения с Испаниею {90} . Право, страна эта — живая загадка, для которой Европа до сих пор никак не может найти разрешения. Брошенная в революцию, она движется в ней как раба высших инстинктов, которые насильно стремят ее к совершению судеб своих. Но какие это судьбы? Испания сама не знает их. Она идет, не зная, куда приведет ее дорога ее, идет без определенной цели, без всякого плана и в совершенном незнании о завтрашнем дне. Никогда Европе не представлялось еще такого зрелища!