Василий Боткин - Письма об Испании

В десять лет своего управления Олавиде преобразил дикую и страшную Сиерру-Морену в населенную, промышленную, веселую страну, сам проложил прекрасные дороги, построил города. Правда, от всех этих трудов осталось немногое; теперь в главной колонии, Каролине, мало жителей, город пуст и тем более кажется пустым, что выстроен с самою скучною правильностию, длинными широкими улицами, однообразными домами. Но в этом запустении не виноват Олавиде: после его падения бедные колонисты не знали, куда деваться от всяческих притеснений духовенства.

Жена Олавиде, как все испанки того времени, не получила никакого воспитания. Она вовсе не понимала характера мужа, не понимала его видов, его вражды к предрассудкам, его любви к человечеству и приписывала его действия совсем иной причине — какой-то тайной страсти. Любя своего мужа, она сделалась ревнива, подозрительна; его враги воспользовались болтовством ее. Злоба монахов собиралась грозою над смелым нововводителем: орудием их был Ромуальд, немецкий капуцин, пришедший с баварскими колонистами и вкравшийся в доверенность к жене Олавиде. Он обвинил Олавиде перед инквизициею в еретичестве. Около этого времени Карл III захотел лично узнать Олавиде, пригласил его в Мадрит и сам объявил ему, что для него приготовляется медаль в награду за услуги, оказанные им отечеству.

В продолжение этой поездки Олавиде узнал о кознях монаха Ромуальда, о доносе его инквизиции {132} . Чтоб как-нибудь отклонить от себя грозу, он решился сам явиться к великому инквизитору, говоря с ним прямо, даже вызвался ему сделать публичное отречение от некоторых слишком смелых мыслей, сознаваясь в необдуманном следовании им. Но это не могло удовлетворить инквизиции, 14 ноября 1776 года граф Мора де Фуэнтес {133} , верховный альгвасил инквизиции, арестовал его; заключенный в тюрьме инквизиции, Олавиде исчез: ни жена, ни дети, ни друзья не знали два года о существовании его; все думали, что его уже нет в живых.

24 ноября 1778 года шестьдесят высших сановников Мадрита были собраны в восемь часов утра в одной из зал инквизиции. Созванные по приглашению великого инквизитора (а такие приглашения были повелениями), присутствовавшие совершенно не знали о цели их созвания: то были герцоги, гранды, генералы, высшие чиновники всех советов, всей администрации. Их ввели в самое судилище инквизиции — длинную, темную залу; в ней был стол, два стула для инквизиторов, еще два стула для стражей неизвестного подсудимого и деревянная скамья для них. Прямо на черной стене возвышалось грозное, колоссальное распятие. Герцог Абрантес, граф Мора и другие гранды как верховные альгвасилы инквизиции были тут без шляп и без шпаг, в качестве слуг. Наконец, монахи, в черной одежде и с босыми ногами, ввели подсудимого. На нем было платье желтого цвета — цвета преступников, в руках была зажженная свеча; его посадили на приготовленный для него табурет. То был граф Олавиде.

Началось чтение обвинений; в числе их были и найденные в бумагах его разные заметки. Собственно они не заключали в себе улик ни в каком преступлении, но в них были неблагоприятные отзывы о монахах и духовенстве. Потом обвиняли его в отрицании непреложности папы в делах веры, в том, что он велел нарисовать себя среди разных предметов греческой мифологии. Долго исчислять все обвинения; упомяну только об особенно замечательных, например, что Олавиде допустил в свою библиотеку столь гнусные и вредные книги, как энциклопедии {134} , лексикон Бэля (Bayle) {135} , «Дух законов» Монтескье, сочинения Вольтера, Руссо. Касательно Вольтера преступление Олавиде увеличивалось еще тем, что он искал с ним личного знакомства, ездил нарочно для этого в Ферне, даже получал от него письма, из которых в одном была следующая фраза: «Надобно желать, чтоб в Испании было побольше таких людей, как вы» {136} . Еще обвиняли его в неуважительных отзывах о монахах и образах, в предпочтении Марка Аврелия испанским королям и даже отцам церкви, в неисполнении внешних обрядов католической веры, в разных вредных мыслях и проч. и проч. Все действия и поступки Олавиде перебраны были поодиначке, вся жизнь с самого детства, все брошенные мимоходом слова — ничто не ускользнуло из инквизиционного исследования. В заключение прочтен был приговор: несчастный был осуждаем как еретик на восьмилетнее заточение в один из монастырей Ла-Манчи; там ежедневно должен был исполнять наложенное на него покаяние, учить наизусть катехизис и читать следующие книги: «Символ веры», соч. fray Luis de Granada [27], и «Неверующему нет прощения», соч. отца Сегера, и сверх того каждый месяц исповедываться. После восьмилетнего заточения Олавиде запрещалось подъезжать на тридцать миль к столице, к Севилье и к Сиерре-Морене; он лишался своего звания, объявлялся неспособным занимать впредь какую-либо должность; должен был во всю свою жизнь ходить пешком; ему воспрещалось ездить верхом или в экипаже, равно как и носить платье из золотой, серебряной или шелковой ткани, его одежда долженствовала быть самая грубая и простая. Только из уважения к пожалованному ему ордену св. Иакова избавлялся он от ношения веревки на шее, которую бы должен был носить во всю свою жизнь как еретик.

Олавиде упал без чувств, услышав такой приговор. Когда пришел он в себя, ему велели стать на колени, отрещись от своих заблуждений; потом вошли четыре священника в стихарях, с розгами, начали петь «Miserere» и били его по плечам, пока продолжалось пение. После этого осужденного снова отвели в тюрьму, и инквизиторы молча вышли, поклонясь присутствовавшим. Приглашенные были большею частию старые друзья графа. Инквизиция нарочно созвала их, желая дать им косвенный урок. Если бы не особенное заступничество Карла III, Олавиде был бы непременно осужден на сожжение.

В свое время эта история наделала много шуму в Европе, и особенно во Франции. После двухлетнего заточения Олавиде Карл III исходатайствовал ему у инквизиции позволение полечиться водами в Каталонии; оттуда Олавиде бежал во Францию. Но инквизиция принудила короля требовать его выдачи, так что Олавиде должен был уехать в Женеву и уже воротился в Париж при начале революции. Конвент, желая изъявить страдальцу за дело просвещения свое высокое уважение, признал его принятым гражданином французской республики. Это была в Испании последняя жертва религиозной нетерпимости и преследования {137} .

Если такие дела случались в Испании в то время, когда уже царствовала у нас Екатерина II {138} , мне нисколько не кажется сомнительным и следующий анекдот, рассказываемый о Филиппе III {139} . Этот почтенный сын и наследник Филиппа II, воспитанный им в монастыре, до того был предан духовенству, что с подобострастием цаловал руку всякому встречному монаху. Он любил присутствовать при autos de fé [28]святой инквизиции. Однажды сжигали на костре какого-то еврея; тогда евреев считали проклятым племенем. Еврей шел на костер с покойною торжественностию, с ясным, сияющим лицом. Это поразило Филиппа. «Как жаль, что этот человек должен умереть! — сказал Филипп. — Верно, у него совесть чиста, если с таким бесстрашием он идет на смерть». Эти слова были переданы великому инквизитору: в них заключалась оскорбление святости и справедливости священного судилища. Такие преступления наказывались сожжением преступника. Но особа короля так же священна, как и инквизиция! В таком затруднительном вопросе великий инквизитор произнес следующее решение: «Палач должен пустить королю кровь из руки — и кровь эта должна быть сожжена». Филипп III покорился решению инквизиции и исполнил его {140} .