Василий Боткин - Письма об Испании

С какою удивительною свежестью сохранились здесь исторические воспоминания! Память о битвах с маврами так еще жива в андалузцах, так горяча, как будто недавно только кончилась борьба эта. Здесь каждый крестьянин знает замечательные события своей провинции за три и четыре века назад — разумеется, без хронологического порядка, и постоянно мешает их с разными поэтическими преданиями, потому что знает их не из книг, которых он не читает, а из рассказов и романсов, перешедших через двадцать поколений.

Ехать мне было поздно, и я решился переночевать в венте. В пять часов утра лошадь моя была уже оседлана, и на желание мое проститься с моими вчерашними знакомцами хозяин отвечал, что они ушли еще на рассвете. Расспрашивать о них я счел неприличным, уверенный в их ремесле.

Несмотря на все строгости, какими испанские таможни мучат путешественников, контрабанда здесь так же сильна, как и при Эспартеро, которого французская партия упрекала особенно в том, что он будто бы сквозь пальцы смотрел на контрабанду из угождения друзьям своим англичанам. Правда, я видел раз торжественное объявление малагской таможни о том, что она где-то на берегу захватила несколько кип запрещенных товаров, но здесь, между тем, известно, что на каждую захваченную кипу спокойно проходит в другом месте сотня кип. В официальном английском отчете о внешней торговле за 1845 год (Progress of the nation by Portes) [64], который нашел я здесь в Коммерческом клубе {301} , значится, что в последние десять лет вывезено из Гибралтара в Испанию табаку на восемь миллионов фунтов стерлингов (около 50 миллионов серебром). А ввоз табаку в Испанию решительно запрещен; следовательно, все это ввезено посредством контрабанды. Французы, которые в журналах своих с таким бескорыстным негодованием упрекают англичан за их контрабандную торговлю, сами весьма деятельно занимаются ею через свою пиренейскую границу. Например, в отчете французского министра торговли, случайно мне попавшемся здесь в руки, значится, что в 1843 году вывезено из Франции в Испанию бумажных товаров на 36 миллионов франков. Но ввоз в Испанию бумажных товаров запрещен испанским тарифом, поддерживающим каталонские фабрики; следовательно, вся эта масса товару провезена контрабандою. В Каталонии сами фабриканты занимаются контрабандою; получа таким образом французские или английские изделия, они ставят на них свое фабричное клеймо и безопасно продают за испанские. Люди, хорошо знающие эти дела, говорили мне здесь, что в Байоне, Перпиньяне и Марсели есть банкирские дома, застраховывающие контрабандный ввоз, смотря по товару, от 15 до 50 процентов с франка ценности товара. Не думайте, впрочем, что контрабандисты в Испании принадлежат к тому классу несчастных бродяг, которые рискуют своею жизнию из-за какой-нибудь безделицы; напротив, они составляют здесь род военно-коммерческого общества и пользуются уважением; их считают в Испании более 50 000 человек. Во всех других землях контрабандисты вербуются из самого дрянного и грубого общественного осадка: здесь контрабандист не только должен иметь значительный капитал, но еще и репутацию честного, ловкого и храброго человека. Я разумею здесь контрабандного подрядчика, который, сторговавшись с хозяином товара, берет на себя провоз его. Он должен иметь наготове значительное число мулов. Конвои его хорошо вооружены верхом и доходят, смотря по опасности, до 50 человек; он должен еще отвечать за честность каждого из своих людей. Разумеется, ему случается иногда мирно улаживать дело; но, обеспеченный со стороны береговой стражи, он должен входить в сношения с начальством гражданским. Груз ста или более мулов невозможно за один раз ввезти в город, он должен делить его на несколько партий и для ввоза каждой входить в сделку с разными ведомствами гражданского управления. Случается, что вследствие невыгодных сделок контрабандист несет убытки и разоряется; тогда он делается caballista — вором верхо́м. Эти два класса в Испании постоянно поддерживают друг друга, потому что разбогатевший caballista снова делается контрабандистом, и на той дороге, где возится контрабанда, никогда не является шайка разбойников.

Мне еще не случалось говорить об одной из оригинальных особенностей Испании, именно об ее разбойниках. До сих пор мне удалось не встречаться с ними, и я готов бы считать их за выдумку путешественников, если б множество рассказов, слышанных мною здесь о них, и на днях, расстрелянные двенадцать человек в Гранаде поневоле не убеждали меня, что в Испании не перевелась еще одна из ее принадлежностей. И, несмотря на это, я с удивлением узнал, что суды здешние гораздо больше внушают ужаса в мирных людях, нежели рыцари больших дорог. Если здесь в городе случается убийство, то вместо разыскания убийцы прежде всего берут тех, которые подняли убитого, желая подать ему помощь, или жителей дома, возле которого найдено тело. Если на улице послышится крик о помощи, двери ближних домов тотчас наглухо запираются, но не из страха воров, а из боязни, чтобы раненый не вздумал искать помощи в каком-нибудь доме; а суд потом придет делать следствие, и чем богаче хозяин, тем хуже для него: как-нибудь припутают его к следствию, и он должен откупаться деньгами. У приехавшего со мной сюда французского торговца часами украли партию часов. Мы стоим в одной гостинице.

— Вы уже дали знать об этом полиции? — спросил я его.

— Нет, и знать не дам.

— Как так?

— Видно, что вы не знаете испанского судопроизводства! Вот я двенадцать лет езжу по Испании и не слыхал никогда, чтобы находились краденые вещи. Правда, что воры находились, но всегда без вещей… да здесь расходы по отысканию вора суд взыскивает с вас же, потому что надо же ему с кого-нибудь взыскать их, а с вора взять нечего; да он не всегда и находится.

Я сам был свидетелем потом, как пришедшему к нему escribano [65]француз отвечал, что не хочет разыскивать своей покражи. Устройство судопроизводства в Испании вообще таково, что здесь процессы выигрываются только деньгами, а исключения из этого, вероятно, редки; иначе суды здесь не внушали бы такого страха. Но обратимся теперь к разбойникам.

Здесь два класса воров: конные и пешие — caballistas и rateros. Воры на конях соединены в шайки, состоящие из 15, 30 и более человек. Воровство есть у них исключительное ремесло; но они имеют репутацию храбрых и вежливых людей и не иначе, обращаются к путешественнику, как называя его: «Ваша милость». Они мало дорожат платьем, а берут только деньги. Говорят, будто они даже делают условия с перевозчиками товаров и с значительными фабрикантами и торговцами; путешественники же принимают меры, чтобы и денег много не терять, да и битыми не быть, потому что разбойники сильно бьют того, у кого мало находят денег. Франков 200 считается суммой достаточной; если же находят больше, то обращаются с большою вежливостию и называют muy caballero [66]. О сопротивлении никто и не думает: во-первых, потому, что в случае сопротивления путешественников ожидает непременно смерть. Rateros находятся в презрении у caballistas; это воры больше по случаю, нежели по ремеслу; у них всегда есть какое-нибудь занятие, и трудно их отличить от честных поселян. Они набираются из пастухов, лесных сторожей и даже из настоящих поселян, которым горная земля не доставляет достаточного содержания. Пастухи и лесные сторожа, например, имеют право носить оружие и, случайно сошедшись в числе 6 или более человек, грабят дилижанс и потом расходятся по своим местам, иногда на расстоянии нескольких миль один от другого, где полиции и в голову не придет их отыскать. Эти случайные воры гораздо опаснее настоящей шайки: боязнь быть узнанными заставляет их часто убивать путешественников. С этой стороны для иностранца гораздо менее опасности, нежели для туземца. Главное препятствие, которое встречает стража в своих преследованиях организованной шайки, происходит от того, что разбойники соблюдают строго правило никогда не грабить жителей деревень и всячески быть полезными тем, у кого находят себе прибежище; нарушивший это правило тотчас же у них расстреливается. Так же беспощадно мстят они и за донос об их пристанище. Вследствие этого жители горных деревень смотрят на них очень равнодушно и вовсе не расположены наводить сыщиков на след разбойников. В Испании нет маленьких деревень; народонаселение сосредоточено или в больших городах, или в многолюдных селениях, отдаленных между собою несколькими милями, что еще больше облегчает разбойникам грабеж по большим дорогам, где близкая помощь невозможна. В южной Андалузии беспрестанно встречаются по дорогам низенькие кресты: каждый означает убийство, сделанное на этом месте. Кресты эти из камня или из дерева и ставятся или местным начальством, или родственниками убитого, и этот обычай до того в народных нравах, что случается, что сами разбойники ставят украдкой такой крест на месте совершенного ими убийства, для того чтоб проезжие поминали душу убитого {302} . Большие владельцы земель, живущие в своих поместьях и, следовательно, всего более подвергающиеся опасности от разбойничьей шайки, даже платят им некоторого рода подать и оказывают услуги, заранее извещая их о преследовании полиции. Иногда услуги эти доходят до явного покровительства. Лесничий одного близкого родственника генерала Серрано попал под следствие по случаю одного грабежа, и в доме его нашли часть награбленных вещей. Но вместо того чтоб стараться освободиться от вора, он всячески хлопотал о том, чтобы затушить дело. Следственный судья, неизвестно почему, был неумолим, и лесничего осудили на двенадцатилетнюю работу в цепях при малагском порте. Но после двух недель работы генерал-капитан провинции Малаги освободил его, и лесничий снова воротился к своему хозяину. Можете видеть из этого, с какими трудностями должна здесь бороться полиция, очищая страну от воров, тем более что при розысках всякий, боясь, с одной стороны, привязчивости суда, с другой — мести разбойников, отвечает, что ничего не видал и ничего не знает.