Марк Кабаков - Битый лед

Как я понял, девчата пооканчивали годичные курсы, и в Арктику их уговорили податься кого тетка, которая была замужем за полярником, кого соседи, которые когда-то зимовали сами.

У ребят мотивы были более основательными: они только что окончили ЛАУ.

— Как ты относишься к Северу, так и он к тебе, — заявил мне Миша Базин. Сероглазый, хорошо сложенный, с ровной полоской усиков над припухлыми мальчишескими губами, он так и светился радостью скорой встречи с настоящей полярной жизнью. А его товарищ, Олег Попов, гордо добавил:

— Там живут, как при коммунизме.

Конечно, многое из того, что говорили мне ребята, было данью училищной традиции, например: «Север для избранных», но традиции эти были славные, ничего не скажешь.

— А часто вы будете получать письма? — спросил я Мишу.

— Раз в полгода, — восхищенно ответил он.

Никто из них, ни парни, ни девушки, не сказали ни слова о своих будущих заработках.

Я смотрел на их молодые, согретые улыбками лица, и мне не хотелось верить, что и здесь сработает схема пессимиста Левы. Не могло быть такого…

Загрохотала якорь-цепь, якорь тяжело плюхнулся в воду, и мы встали в виду у Кигиляха, приблизительно в 5 кабельтовых от берега.

Лебедчики раскрепили стрелы, и на темно-зеленую воду бережно опускается наш полярный катер, а следом за ним понтон. На понтон грузится трактор, после чего катер, то и дело лавируя, движется к берегу. Мелкая зыбь курчавит воду, пенные завитки закручиваются на гребнях. Курс только на волну! Иначе подпрыгивающий на буксире понтон черпнет бортом воду и груз окажется на дне.

Бахмач так сросся со штурвалом — не оторвешь. Сухие скулы обтянуло кожей, взгляд то вперед — по курсу, то назад — на понтон. До берега сто метров, пятьдесят, двадцать…

Бахмач отдает буксир, мгновенно, «на пятке», разворачивает катер и с ходу выталкивает понтон на песок.

Первым на землю Кигиляха ступает Витя Михайлов. Ему сдавать грузы. За ним спрыгивает с понтона третий помощник Миша Соколов и его бригада: рулевые, механики, мотористы…

А навстречу с берегового обрыва уже торопливо спускается высокий сухощавый человек в «полярке»: начальник станции Константин Иванович Проценко. Короткие вопросы — и парни начинают сколачивать из досок и топляка (его здесь в изобилии) широкие мостки. По этим мосткам съезжает трактор. Затем на берег переносится всякая мелочевка, которая понадобится при выгрузке: тросы, стропы, ломики, ваги — и катер бежит за следующим понтоном.

А мы разводим костер (холодновато, да и на катере успели продрогнуть) и начинаем знакомиться с Кигиляхом.

Неподалеку от уреза воды, там, где кончается песок, видны развалины бревенчатого дома.

— Здесь была когда-то фактория, — поясняет Проценко.

Круто поднимается береговой обрыв. Кое-где он почти вплотную подходит к воде, и волны, недовольно ворча, ударяются о серые валуны. Прямо перед нами начинается дорога на станцию, устланная полусгнившими досками. А слева от дороги выглядывают пирамидки с красными звездами. Идем туда и попадаем на кладбище. Оно ничем не огорожено. Два десятка могил. Над каждой некое подобие деревянного мавзолея, высотою в полметра, не более. На мавзолее пирамидка. И все. Ни надписей, ни дат.

Мы сначала подумали, что здесь похоронены неведомые нам красноармейцы, но оказалось не так. Это были могилы жителей Новосибирских островов, якутов.

И только две могилы не были безымянными. На одной из них на деревянном надгробье кто-то выжег букет цветов и надпись: М. С. Л е п ц о в а 1926—1951 гг. На другой была прикреплена фотография под стеклом. Она так выцвела, что скорее можно было угадать, чем различить, молодое лицо, капитанскую фуражку, черный галстук… Под карточкой было написано: К. П. Т о м с к и й 1933—1952 гг. Кто были эти люди, отчего они погибли — Проценко не знал. А жаль. История тех, кто уже в наше время сложил свои головы на диких островах, достойна, наверное, того, чтобы передаваться, как эстафета, от смены к смене. Так вот, как передается на станции книга Н. Н. Ляха «На трассе Северного полюса».

Ее нам показали сразу же, как только мы вошли в деревянный, вытянутый в длину дом. Проценко с женой занимали в нем две небольшие комнаты, обставленные казенной, пронумерованной мебелью. Своими здесь были, пожалуй, ковер да охотничье ружье на стене.

Константин Иванович извлек книгу из серванта и торжественно сказал:

— Вот она…

На суперобложке крупным размашистым почерком было написано:

«Зимовщикам полярной станции на мысе Кигилях, несущим нелегкую почетную вахту в Арктике. Книга вручается тем, кто впервые высаживается на этой суровой земле. Книгу держать на станции, чтобы каждый знал, с чего начиналась здесь жизнь».

И подпись.

Бывает же такое: первым начальником станции на Большом Ляховском был Никита Никифорович… Лях.

Посмотреть как следует книгу не пришлось. Отсюда, с обрыва, было хорошо видно, как от борта «Щербацевича» отваливает понтон. Мы поспешили вниз. Самовыгруз начался.

Первым сгружаем с понтона дом на колесах, «балок». Его стягивают трактором. Тракторист Федор Фролов демонстрирует завидное мастерство, удерживая трактор точно по прямой.

В этот момент одна из досок, по которым движется «балок», ломается и колесо повисает над водой. Зиновенко, Соболь и моторист Минасян виснут на оттяжках. Мокрый песок скользит под ногами, «балок» кренится! В считанные секунды Миша Соколов успевает заменить доску. «Балок» благополучно съезжает. Не сговариваясь, сходимся в кружок и перекуриваем. Миша скинул ватник, Женя Зиновенко — так тот вообще в одной тельняшке… На такой работе не замерзнешь…

С ящиками проще: на руки — и по доске вниз. Хотя после десятого ящика у меня начинают предательски дрожать руки. С завистью смотрю на ребят: те справляются с ящиками играючи.

Магидсон, стоя по колено в воде, фиксирует трудовые достижения, ему вечером выпускать фотогазету.

Ящики складываются на стальной лист, тракторист стропит его к трактору и оттаскивает на положенное расстояние. На 200 метров за линию прибоя. Теперь очередь за бочками.

На судне нас снабдили полукруглыми ключами с длинными стальными ручками. Цепляешь таким ключом за буртик бочку и опрокидываешь ее на палубу. Ну, а потом катишь бочки вниз, опять по тем же доскам. Как мы ни стараемся, одна, потом вторая бочка скатывается в воду. По зеленой глади растекается радужное пятно…

Подтеки соляра и на песке. Мы, конечно, проверяем пробки, но бочек-то много… Да и как проверишь от руки: довернута эта самая пробка или нет?

Один понтон сменяет другой. Теперь подоспели бревна. И их тоже: руками, волоком. Трещат робы, новые брезентовые рукавицы, выданные утром, стали черными.