Марк Кабаков - Битый лед

Голос Кошицкого звучал уверенно и оптимистично. И мне представилась черно-желтая громада атомохода, раскалывающая, как сахар, белые плиты припая, голубая полоса воды за его кормой и наши «пионеры», весело бегущие по этой полосе…

Караван вошел во льды, едва мы покинули Диксон. Сначала это был мелко битый лед, потом он стал крупно битым и, наконец, превратился в сплошное, куда ни глянь, поле. На нем темнели покоящиеся в ледяных чашах промоины — снежницы. Эти озерки — то пронзительной синевы, когда проглядывало солнце, то черные, когда оно скрывалось за облаками, — образовывали узоры самой фантастической формы. А посреди этого ледяного ковра тянулась полоса битого льда — канал, проделанный ледоколом «Красин».

Забегая вперед, скажу, что пару дней спустя мне довелось лететь на ледовую разведку. Так вот, с борта вертолета канал представлялся разъезженной, ухабистой дорогой где-нибудь посреди заснеженных полей, и снежницы уже были не снежницами, а просто лужицами.

Но это было сверху, с воздуха.

Внизу все было куда сложнее. Задул северо-западный ветер. Он прижимал льды к материку, сужал и без того узкий канал, по которому мы шли…

Стрелка машинного телеграфа стоит на «самом полном», вахтенный механик Слава Соболь выжимает из дизеля максимальное число оборотов, а «Щербацевич» не продвигается ни на метр.

Настойчиво и мягко припай вдавливал в себя караван… И тогда атомоход стал поочередно брать суда «на усы» и дотаскивать до чистой воды.

Брать «на усы» означает следующее: через клюзы теплохода, как через ноздри, продергивается толстенный трос. Этот трос передают на ледокол, и его полутораметровая в диаметре лебедка подтягивает нашего «Щербацевича» к корме. При этом форштевень судна входит в прорезь кормы атомохода.

Требуется недюжинное мастерство, чтобы осуществить эту филигранную по точности операцию в густом крошеве разбитого припая. И ледовые капитаны обладали этим мастерством в полной мере. Пройдет несколько дней, и старпом атомохода Сергей Арсентьевич Сметанин скажет мне: «А вы знаете, настоящих ледовых капитанов меньше, чем космонавтов…» Я ничуть не хочу приуменьшать славу покорителей космоса, но в чем-то Сергей Арсентьевич прав.

Идем «на усах». Из-под корпуса атомохода выворачиваются многотонные льдины и не спеша опрокидываются белыми шапками вниз, в черную воду. Их бледно-синие бока то и дело задевают «Щербацевича», и он вздрагивает от киля до клотика и еще плотнее прижимается к атомоходу.

Но вот останавливается и «Ленин». Бить таранными ударами лед он не может: у него на буксире мы. И тогда, на помощь спешит «Красин». Семиэтажный белотрубый красавец выныривает из тумана и начинает описывать вокруг нас круги.

С гулом, подобным орудийной пальбе, трескается припай. Черные разводья, как вакуум, отсасывают лед от наших бортов, и мы получаем возможность двигаться. Проходит час-полтора, и все повторяется сначала.

А слева проплывают острова, иногда виден берег, и каждое название звучит, как немолкнущая песнь в честь первооткрывателей: шхеры Минина, остров Нансена, банка Малыгина, берег Харитона Лаптева…

Мы на атомоходе. Перешли на него вчера. Для этого потребовалось немногое: «добро» от капитана и штормтрап, перекинутый с носа «Щербацевича» на корму ледокола.

Сразу попадаем в мир иных масштабов и измерений. Наш вместительный сухогруз стремительно уменьшается до размеров кораблика. Палубы широки, как футбольные поля, надстройки подавляют многоэтажием. И нет трубы. Привычной глазу, радующей морское сердце…

Хороший пароход гордился своей трубой, как пожарное депо — каланчою. Любому одесситу, например, было известно, что самая могучая труба на Черном море у «Петра Великого». А тут нет ничего, голо…

Переход с борта на борт означал еще и разницу в 5 часов. На «Щербацевиче» упорно продолжали жить по московскому времени, на «Ленине» — в строгом соответствии с часовым поясом.

Редкие встречные в коридорах были либо в форме, либо в комбинезонах. У тех, что в комбинезонах, торчали из нагрудного кармана карандаши — дозиметры, напоминая о том, что под ногами, под бронею радиационной защиты, бушует реактор.

Меня поместили в каюте 4-го штурмана Вити Баталова. Мой хозяин молод и воспитан, на атомоходе ходит второй год. Мы быстро подружились. Подкупала его неназойливая заботливость, манера обращения. Помню как меня приятно удивило, когда штурман, узнав, что я пишу стихи, сказал: «Возможно, это будет правилом дурного тона, если я попрошу у вас разрешения перепечатать стихи…» В мое время на кораблях так не говорили.

Витя из семьи кадрового военного, и поначалу мне показалось, что его биография должна укладываться в нехитрую схему: школа — мореходка — атомоход. Оказалось, что не так. Витя до мореходки поступил в Высшее военно-морское. Там ему разонравилось, он был списан на флот и три года служил на подводной лодке («Я был самым молодым матросом на КБФ, мне только семнадцать исполнилось»). Впрочем, на румяном Витином лице такие крутые повороты следов не оставили.

— А как вы попали на ледокольный флот?

— Сам попросился.

…Капитан Соколов широкоплеч, краснолиц и совершенно сед. Он ходит по полярным морям двадцать шесть лет, работает на «Ленине» с момента его закладки. На мостике, просторном и светлом, Борис Макарович стоял на правом крыле и беседовал с нами. Впрочем, на «мостике» будет не совсем точно. На ледоколе говорят: на мосту. И действительно, какой же это мостик, если ширина его 20 метров!

— Говорят, Арктика теплеет. Наоборот. Я же здесь полжизни провел, вижу. Может быть, похолодание связано с уменьшением выноса воды из сибирских рек, как-никак плотины, может, что другое влияет, не знаю, только льдов с каждым годом больше и больше. И все-таки Кошицкий прав: нынешняя навигация полегче. Хотя правда и то, что самое трудное впереди: пролив Вилькицкого. Думаю, двадцать четвертого мы его пройдем. Если, конечно, ЧП не будет. Ведь судовождение во льдах дело серьезное и наполовину зависит от опыта судоводителя. К примеру, не вовремя остановил судно — и вот уже застрял. А надо было не гасить инерцию, дать еще один толчок — и пробились бы.

(Я вспомнил, как вчера на «Щербацевиче», во время вахты старпома, мы точно по такой причине не дошли всего одного кабельтова до конца ледовой перемычки…)

— «Красин» поработал что надо: пробил канал в двести миль, от островов Скотт-Гансена до острова Нансена. — Борис Макарович ткнул пальцем в муравейник островов на крупномасштабной карте. — Но, повторяю, не будет опыта — никакой канал не выручит, хотя у нас и навигационное оборудование улучшается, да и ледоколы мощнее становятся. Вам обязательно надо еще и на «Красине» побывать. Ну, да это я вам организую.