Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Вечером бригадир приехал на стойбище, посмотрел на Галю и сразу понял, что она умирает от голода. Как? Это осталось для нее загадкой.

— Сырое мясо однако не хочешь есть, — с добродушной усмешкой сказал он. — Понимаю, не привыкла. Будем тебе варить, однако сырое, увидишь, вкуснее. Пойдем в чум.

Он что-то быстро и коротко сказал старухе, та ответила наклоном головы и вышла.

— Мать это моя, старая уже однако, восемьдесят лет или больше, она сама точно не знает. Не понимает, что не всякий гость может нашей пищей питаться. Не сердись на нее, теперь варить тебе мясо будет.

— Дядя Костя, а я ведь приехала вас грамоте учить, — выпалила Галя и смешалась: бригадир, конечно, грамотный, вдруг обидится, не так поймет. — То есть не вас лично, а других оленеводов, которые читать и писать не умеют.

— Мне однако тоже надо учиться. Понимаешь, когда-то читал быстро, на фронте даже в газету два раза писал, печатали! А теперь много забыл, медленно пишу, читаю плохо. Газеты только зимой доставляют, летом редко-редко, далеко ведь олешек каслаем. Больше радио слушаем, все новости знаем…

Действительно, в одном из чумов стоял радиоприемник. Да и вообще пастухи отнюдь не были отрезаны от внешнего мира, как представляла Галя, когда она собиралась ехать сюда. В бригаде была рация, по которой поддерживалась связь с правлением колхоза. Ежедневно Филимонов садился к ней, надевал наушники, подносил к губам микрофон и принимался диктовать сводку: бригада находится там-то, такое-то количество важенок отелилось, столько-то новорожденных телят пало, столько-то сохранено.

Уже впоследствии Галя с удивлением отметила одну любопытную особенность в жизни оленеводов. Многие из них ни разу не видели ни автомобиля, ни паровоза, ни каменного здания. Но к авиации они относились безо всякого восхищения и преклонения, как к чему-то обычному, будничному, само собой разумеющемуся. Когда во время демонстрации фильма на экране возникал город, многоэтажные дома, троллейбусы, автобусы, машины, электровозы, пастухи восторженно ахали, цокали языками. А самолет воспринимали ну, скажем, как что-то свойственное тундре, рожденное ею. Юркие бипланы «АН-2» возили им продовольствие, новые фильмы, почту, лекарства, производили химическую обработку пастбищ против гнуса; охотники с самолетов отстреливали стаи полярных волков. Поэтому самолеты не были окружены ореолом необычности, они давно уже стали в тундре непременной деталью быта.

Ненцы и ханты — люди прямодушные, открытые, они, как правило, не прячут своих симпатий и антипатий. Если им что-то не нравится в человеке, то об этом говорится в глаза, не за спиной. У них не приняты вежливо-безразличные улыбки, скрывающие неприязнь к собеседнику. Если они чего-то не знают, то не притворяются всезнающими, а спрашивают, задают вопросы: почему, как, что.

С ними Гале было и легко, и трудно. Вначале, пожалуй, скорее трудно. Она никак не могла привыкнуть к их прямоте, которая порой казалась ей бесцеремонностью, даже грубостью. Пастухи, например, в первые дни смотрели на нее, цокали языками и недовольно качали головами: «Тощая однако девка, как в тундре жить будет? И ничего не умеет делать…» Это высказывалось при ней, будто ее и не было, вслух, по-русски. Ей хотелось кричать: неправда, умею все, и не худая вовсе, а стройная! Но молчала, понимая, что в чем-то оленеводы правы. Она не была белоручкой, могла и печь истопить, и в доме прибрать, и корову подоить, но ее навыки для кочевой жизни не годились. Взять хотя бы умение топить печь. Мать Филимонова с гневом расшвыривала костер, который Галя, решив помочь старухе, сложила в чуме.

— Совсем худой голова! — ворчала бабка, вытаскивая из огня поленце за поленцем. — Совсем ничего не умеет девка!

Галя обиделась. И только потом поняла, что старуха была права. В тундре дров мало, они на вес золота. Часами собирают женщины топливо, при переездах бережно перевозят на нартах сухие поленца.

И потому так дорожат ими, умеют на двух-трех палочках толщиной в детскую руку и длиной сантиметров тридцать вскипятить чай, сварить похлебку и одновременно обогреть жилище.

Постепенно, то сознательно, то незаметно для себя, девушка перенимала навыки, повадки и опыт жителей тундры. Она подружилась с братьями Иваном и Николаем, взрослыми детьми бригадира, с другими пастухами и их семьями. Не без робости приступила к занятиям. Раздала каждому по тетрадке и карандашу, запас которых привезла с собой. Начала урок. Вопреки ее опасениям пастухи оказались людьми понятливыми, наблюдательными, живо схватывающими все сказанное учительницей и показанное ею. Особенно радовало Галю, что занимались все: и те, кто когда-то учился в настоящей школе и кто никогда не держал в руках карандаш и книгу. Уже потом, много времени спустя, она догадалась, что ей хотели сделать приятное: человек специально приехал сюда, так пусть на уроках сидит вся бригада, за исключением пастухов, которые в это время находятся при оленях.

Весна потихоньку теснила зиму. Осел и побурел снег, кое-где появились первые проталинки, зазеленели пригорки. А с лиц оленеводов по-прежнему не сходила озабоченность. Зима была многоснежная, оленям трудно доставался корм, они сильно отощали.

Северный олень — удивительное животное, как нельзя лучше приспособленное для жизни в этих суровых местах. Он быстроног, вынослив, нетребователен, не нуждается ни в помещениях, ни в заготовленном корме. Бригадир как-то сказал Гале:

— Однако олешек любить надо, они хорошие, без них в тундре не проживешь. Ездим на олешке, едим его мясо, одежду из его шкуры шьем, чум тоже из него, обувь, нитки — все олешек. Потому любим его…

Бригада двигалась вслед за стадом на север, к Карскому морю, по заранее разработанному маршруту, который ежегодно менялся. Ягель, основная пища оленей, растет медленно, и если пройти в этом году по прошлогоднему пути, то стадо осталось бы почти без корма. На север же по пятам за отступающей зимой шли потому, что приближалось лето, а вместе с ним — неистребимые полчища комаров, изводящие животных. Там, ближе к морю, холодный резкий ветер не давал комарам прижиться.

Вместе с бригадой Галя проделала путь в несколько сот километров от Оби до Карского моря. Порой приходилось тяжко до слез. Часто случались гололедицы. Отощавшим оленям было не под силу разбить копытами ледяную корку, чтобы добраться до ягеля. Начался падеж. Пастухи, их жены, родители, дети — все, кто мог держать в руках заступ или кирку, целыми сутками посменно долбили ледяную корку, рассыпали соль, чтобы лед быстрее таял. А в стаде не сто и не двести оленей, а больше тысячи, попробуй наготовь для них пастбищ! Так намахаешься, так накланяешься за смену, что белый свет не мил, спину не разогнешь. Первый день Галя, вернувшись в чум, свалилась кулем, лежала, не в силах пошевелиться, и молча глотала слезы. «Дура! — ругала себя. — Романтики тебе захотелось! Какого дьявола ты сюда поехала? Чтобы кровавые мозоли набивать, да? Так тебе и надо, мать права была! Тундра таких, как ты, не любит, и нечего тебе тут делать. А ведь могла бы быть уже в Омске, ходить на танцы после экзаменов, купаться в той же Оби, там в ней вода, говорят, теплая. А ты…» Но утром опять взяла в руки заступ и работала назло себе, своим вчерашним мыслям, работала наравне со всеми, хотя, собственно говоря, ее никто не заставлял. Напротив, бригадир вначале даже не пускал: