Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Летом пятьдесят пятого года партия Д. Егорова вышла в долину реки Майныпоуктуваам. Вам уже знакомо это название — по трагической судьбе андриановского отчета.

Было довольно сухое лето, досаждали комары. Под ногами шныряли ожиревшие за лето евражки. Ручьи обмелели, иногда они были едва заметны среди россыпей гальки и зарослей осоки. Пробы брали через каждые триста метров. Егоров не сомневался, он собирал доказательства, чтобы и другие не могли усомниться. Сто одиннадцать дней они вставали с зарей и возвращались в становище измотанные, с задубевшими от ледяной воды руками. Солнце уже не скрывалось по ночам. В розовом мареве трепетали ольхи. В этом мареве вода у кос казалась теплой и тихой.

Партия Егорова проверила сто три ручья и речки. Бредни об отсутствии золота на Чукотке пора было развеять раз и навсегда.

После отчета Егорова никто уже не сомневался, что сделано серьезное открытие.

Новый золотоносный район назвали Алискерово. Кто из северян не знает теперь этот участок прииска Билибино?

В тот же год сомкнулся круг у речки Каральваам. Еще одна чукотская жар-птица попалась геологам в силки.

Если посмотреть на геологическую карту Малого Анюя, видно, как три неровных круга, все сужаясь, стремятся к маленькой веточке, скользнувшей вправо от Анюя. Эта веточка — река Кэпервеем. Вы уже знаете ее: о ней писал четверть века назад Ушаков. Самый размашистый круг — это путь Ушакова. Круг поменьше — Кикас. И наконец, выстрел в десятку — партия Соколова села на приток Кэпервеема, золотоносную Каральваам, маленькую речонку с королевским именем. Здесь, среди мрачных гор, утыканных беспорядочно растущими лиственницами, было обнаружено «золотое дно».

Мы листали геологические отчеты — страницы трагической истории чукотского золота. Отчет Ушакова, Андрианова, Соколова. Годы помогли рассеять сомнения, прояснили истину. И мы наконец воздали должное геологам-первопроходцам.

— Ну, а как, Игорь Евгеньевич, вы выбрались тогда с лагуны?

— Это когда партии на Чауне обходил? Да прилетел Леша Старов на гидросамолете. Два дня не мог сесть в море: туман. Мы уже все, что было, на костры пожгли. А холодно: снег идет. На третий день смотрим: что-то странное плывет. Оказалось, самолет сел далеко в море, где посветлее, а за нами Леша отрядил резиновую лодку. Ох, и праздновали мы свое возвращение!

Игорь Евгеньевич Рождественский, командарм билибинских геологов, невысок, плотен, кряжист. Он знает Чукотку, все ее углы, пожалуй, лучше, чем родной Ленинград. «Лаврентий? Ну, я бывал там, наша партия стояла у озера Иони, на байдаре ходил по Мечигменской губе… Пильхенкууль? Доходил до нее пешком из Певека…»

Перед самой войной Рождественский закончил геологоразведочный техникум и уехал в Башкирию. Оттуда добровольцем ушел в разведку. Война трижды бросала мальчишку в госпиталь. Когда он демобилизовался, на поношенной гимнастерке были три планки: желтая и две красных.

Война как будто не кончалась: снова разведка, снова километры пути, незнакомые сопки и сухари в рюкзаке. А потом был призыв на Север. За войну он многое подзабыл, но надеялся, что походит по Колыме геологом годик-другой и все вспомнит.

В Магадане ему сказали: «Пойдете начальником партии, людей больше нет». В стареньком грузовике Игорь нагонял свою партию. Была весна, снег еще лежал между сопок, но цвели ярко и густо непахнущие северные цветы. Небо было легкое и синее. Жизнь рисовалась безоблачной и простой. Правда, водитель грузовичка был какой-то странный. Вроде не замечал ни весны, ни Игоря. На остановках молча ходил за водой, молча разбалтывал в котелке пересохшие концентраты. «Вы тоже по договору?» — спросил его Игорь: уж больно тоскливо, когда единственный собеседник молчит и молчит. «Отбываю, — вздохнул шофер и впервые поднял на Игоря тяжелые серые глаза. — Двадцать пять дали, за убийство».

Потом Игорь уже привык: в партии, кроме одного-двух вольнонаемных, остальные были зеки. Многие ходили с ним из лета в лето: весной — в партию, осенью — обратно в лагерь. А в первый год трудно было привыкнуть, то и дело вскакивал по ночам, обходил базу, прислушиваясь к шорохам.

В первый же год Игорь открыл новое месторождение олова. Местечко назвали Умкарын — смерть медведю. Благодарная была земля под ногами — земля Чукотки.

Каждый раз, как кончался договор и Игорь мог вернуться к матери в Ленинград, мог бродить по рассветной Неве и обзванивать друзей, он не возвращался, а подписывал новый договор, который опять привязывал его к каменистой замшелой пустыне — на несколько лет. Наконец и он, и жена Зина поняли, что это на всю жизнь. Чукотка завораживала: каждый год она являла что-нибудь новое, ослеплявшее своим блеском и непочатостью. Игорь был уже начальником Геологического управления в Певеке, когда открывали «Пламенное» — редкостное ртутное месторождение, где копни сапогом — и киноварь, кровавая земля. А потом еще чудо, на Пильхене, близ которой когда-то он чуть не замерз, поджидая гидросамолет. И наконец, в каменистых распадках, под болотистой тундрой, нащупали подземное царство — Билибино. Случилось бесповоротное в истории Чукотки.

Рождественского назначили туда, на Анюй. В его руках оказался огромный край в двести сорок тысяч квадратных километров — Англия, Ирландия и Швейцария.

Семья осталась в Певеке, а он жил в Билибино, тогда еще в палатке, как полководец на поле сражения. От его палатки в тайгу уходили отряды геологов.

Карта Чукотки разметнулась по стене. Звездочки на ней — новые золотые прииски. Сколько их, звездочек! Золотой звездопад. Такого еще не было в истории. Из девяти партий, вернувшихся с поля, шесть принесли промышленное золото. Темпы нарастают, как лавина. Звучат новые имена, которым суждено стать знаменитыми: Баимка, Чимчимемель, Уральский. Геологи перехлестнули Малый Анюй и вторглись в притоки Большого. Земля раскатывается, как папирус с предсказанием славы и богатства.

Игорь Евгеньевич достает карандаш и наносит на карту пару новых месторождений. Когда он поворачивается к окну, на отвороте пиджака поблескивает звездочка Героя Труда.

Они сто́ят друг друга, этот жизнерадостный лихач-автомобилист и упрямая чукотская земля. Рождественского никогда не ошеломит и не утомит беспредельное раскручивание золотых километров. Он никогда не скажет земле: «Хватит!» Приносят шесть отчетов с богатым золотом. Он поднимает смеющиеся глаза: «Еще! Давайте, ребята, еще! Надо пощупать вот здесь, у левых притоков…»

Мы полюбили Билибино. Был голубой, по-зимнему морозный сентябрьский день, когда мы выскочили из запотевшего самолета и ослепли от снега, солнца, глаз пассажиров, которые лезли через перильца, — улететь, пока светит солнце, улететь.